Дом скитальцев (сборник)
Шрифт:
— Я бы один там пропал, — сказал Севка.
— Ничего бы ты не пропал. Просто одному всегда тяжелей.
Они оба были правы. Очень хорошо было идти по твердой, теплой земле и держаться за руки.
Москва, 1972–1991
У меня девять жизней
Часть первая
Глава 1
Мягко закрылся люк. По баросфере дунул кондиционированный ветер. Колька приподнялся и прижал брови к рамке иллюминатора.
За стеклом была лаборатория. Он различил кессоны на потолке, оранжевый мост кран–балки и пыльные стекляшки окон. На иллюминаторе сидела сонная муха, загораживая половину плаката с синей кошкой и английской надписью, неразличимой на таком расстоянии. Колька попробовал вспомнить эту надпись и не смог, хотя плакат висел уже три года. Шеф привез его из Англии и сам повесил над генератором, чертыхаясь и вспоминая какого–то дядюшку Поджера.
Шеф остался за белой чертой. Бугроватое веснушчатое лицо поднято к баросфере. Но что увидишь сквозь десяти дюймовую нержавеющую сталь? Шеф давит толстыми пальцами микрофон и старается дышать потише, потому что в кабине слышен каждый шорох. Трение микрофона о рубчатый вельвет куртки доносится как раскатистый гром, далекий грохот, покрывающий дребезг колоколов громкою боя у дверей в лабораторию.
«Очистить площадку. Экипаж, к старту».
Колька спустился на руках, сел в кресло люкового наблюдателя и растер рубец над бровями. «Щучья кость», — бормотал внизу Володька. Самое скверное из его ругательств. Колька посмотрел на его толстый затылок в плотных завитушках. Закрыл глаза. Открыл глаза. Муха доползла до края стекла и замерла. «Улетай, щучья косточка», — сказал ей Колька. Закрыл глаза. В момент старта муха превратится в прах в синеватую молекулярную пыльцу. В ничто.
Ему стало нехорошо. Еще с позавчерашнего вечера, когда разрешили выход в Совмещенное Пространство. Только он осознать не смел, как ему нехорошо. Когда поймешь, что ты трус, становится легче. Важно понять это не слишком поздно.
Капитан поднял голову, всмотрелся.
— Готов?
— Как штык, — сказал Колька.
— Ну и хорошо.
Они сидели треугольником. Володька и Рафаил — рядом в широкой части кабины, а Колька над их головами, у самого люка. Люковый наблюдатель. Он один мог видеть то, что снаружи. Кессоны, муху, силовой кабель, решетки энергоприемников, закрывавшие баросферу со всех сторон.
«Экипаж, доложите готовность».
— Пятиминутная, — Рафаил, согнувшись пополам, возился с контрольным автоматом.
Колька закрыл наружные шторки и стал смотреть на матовый, уже отпотевший колпак «Криолятора», как курица на гипнотическую меловую черту.
«Криолятор», плоская бочка с замороженной энергией, странническая сума, в которой сейчас пять гигаваттчасов… Как представить себе пять гигов? Дети, сколько водички можно вскипятить на той энергии, которая одним выстрелом вернет вас из Совмещенного Пространства? Странническая сума, тучки небесные, вечные странницы… А если не выстрелит?
«Первый — готов. Второй — готов».
— Третий — готов, — это его собственный голос.
«Я не боюсь. Я волнуюсь, я же не железный».
«Начать проверку по молит… по программе», — поправился шеф и слегка прокашлялся: «хахх».
«Волнуется», — стереотипно подумал Колька.
В кабине потемнело — Рафаил накрыл ясные поверхности аппаратов мягким чехлом. Натягивая и застегивая шлем и пристегиваясь к креслу — автоматически, холодными пальцами — Колька понимал, что необходимо сию секунду разозлиться и покончить с мерзким ощущением дурноты, с вязкими, цепляющимися пальцами. «Ты же спортсмен, парашютист, горнолыжник… Ну! Время!» И тогда, как раз вовремя, он понял, что боялся не аварии. Боялся подохнуть в этой стальной бомбе — лучше сто раз разбиться под открытым небом.
Вот теперь он разозлился как надо, и как надо было с самого начала, а «молитва» была короткая, и они проверили все быстро, как всегда, только прежде «молитву» читали до закрытия люка, а на местах экипажа стояли в станках собаки, которые слушали «молитву», покорно заглядывая им в глаза, а Колька совал им по четвертушке кусочки напиленного сахара, и собаки пытались вилять привязанными хвостами. Шеф не сердился за сахар, хотя англичане не зря прозвали его Рыжим Тигром.
— Полная готовность, — сказал Рафаил.
Они услыхали, что шеф поднес микрофон ко рту.
— Счастливо, пираты… Мы вас ждем. Счастливо… — он помолчал. — Стартуйте.
— Есть!
Колька увидел, как взлетела вверх тяжелая пломба — капитан выдернул до отказа рукоятку Генератора Совмещенных Пространств — микрофон грохнул ударом и, теряя сознание, Колька подумал: «Это кабель связи оборвало, это правильно…» — и жизнь кончилась.
…Сначала жизнь кончилась. Он воспарил над жизнью и увидел ее с высоты двух столбов, у подножья которых что–то копошилось и стонало.
Потом он понял, что столбы — его ноги, а внизу шевелится и стонет Володька, а может быть и он сам.
Потом он опять потерял зрение и только ждал, когда, наконец, грудь с животом отвалятся вместе с болью, потому что так долго невозможно, и еще потом боль отошла вбок и он продолжал дышать осторожно, чтобы она не передумала и не вернулась.
Потом звякнуло и зажглось табло «переход выполнен». Колька машинально потянулся к шторке иллюминатора, попробовал — шторка свободно двигалась — температура за бортом меньше пятисот градусов… Он посмотрел в мутное стекло, вскрикнул: «Давление за бортом!» и попытался сверху дотянуться до стартовой рукоятки, но проклятые ремни держали прочно, а стрелки тензометров стояли на нулях. Увидев это, Колька очнулся и посмотрел на ребят.
Они сидели, одинаково склонясь влево, как стрелки. Колька не успел дотянуться до них, как капитан сел прямо, а Володька шевельнул плечом и поправил очки.
Теперь могло быть совмещенное–рассовмещенное пространство–распространство. Дружки были здесь, и Колька видел их лица в зеленоватых провалах обзорных зеркал. Рафаил кивнул, Володька улыбнулся, растягивая толстые губы, и два затылка нырнули к приборам. Начался регламент прибытия. Несколько десятков секунд Кольке нечего было делать, и он был вынужден сидеть спокойно, удерживаться, чтобы не задавать вопросов и не орать от нетерпения. Начало было отличное. При опасных забортных условиях контрольный автомат включил бы Генератор на возвращение без их участия.