Дом Солнца
Шрифт:
– Извините, разрешите пройти... – пробормотал кагэбэшник, изучающе глядя на Солнце.
Бригадир с холодным недоумением разглядывал Солнце:
– И вот ради этого ты бросил институт?..
Солнце молча посмотрел вслед удаляющемуся кагэбэшнику.
– ...между прочим, ты еще можешь восстановиться. Тема твоего диплома была очень перспективной. Ты бы мог принести пользу людям своей научной работой, – продолжил бригадир.
Саша удивленно глянула на Солнце, на бригадира, а Солнце усмехнулся:
– Чем больше тайн Вселенной остается
– Меня, Сергей, всегда удивлял твой аполитизм, – неприязненно поморщился бригадир, – я бы даже сказал, нигилизм!
Солнце пожал плечами и, взяв Сашу за руку, пошел в следующий вагон.
– Ты учился с ним в институте? – полюбопытствовала Саша.
– Я думаю, он меня с кем-нибудь перепутал, – безмятежно ответил Солнце.
Саша еще раз обернулась на бригадира. Поезд дернулся, притормозив, и чай из стаканов выплеснулся на него.
А в вагоне, где расположилась система, – безудержное веселье.
Пришли и Саша с Солнцем, и музыканты, и тирольцы, и даже начальник поезда.
Хором допели «Let it be».
– А теперь давайте «зэ энд» Дорз! – просит Скелет.
– Да ну-у, сопли, – протестует Герда. – Давай «Мишель»!
– Старуха, а это не сопли?
– Это – кровавые слезы!
Кореец, озорничая, подобрал на гитаре «Интернационал». Идею приняли на ура, и вот уже музыканты, тирольцы и хиппи поют хором «Интернационал» в рок-обработке, раскачиваясь, аккомпанируя себе на подручных предметах. Причем Малой избрал для этой цели круглую голову тирольца в шапочке и барабанил по ней вилками.
А прилично набравшийся к этому моменту начальник поезда доверительно склонился к Герде:
– ...А я ей: ну и что, что пьяный! А она... Э-эх! Не ценит!
– Диалектика... – вздыхала Герда.
– Точно! Не в бровь, а в глаз! – кивал начальник.
Они чокнулись стаканами с красно-коричневой жидкостью.
Герда делала вид, что слушает начальника, а сама пристально следила за Солнцем и Сашей.
А те просто улыбались друг другу. Вокруг них утих шум бесшабашных песен. Только хрустальные колокольчики звенели.
Хуан уставился на Герду, перевел взгляд на Солнце, затянулся неизменной трубкой.
Скелет совал тирольцам целую горсть октябрятских значков, хищно поглядывая на фотоаппарат, висящий на шее одного из немцев.
– Беби Ленин, круто! – убеждал Скелет.
– Я-я, зер гуд! – соглашался немец.
А Малой, стуча кулаком в грудь, каялся перед Макаром:
– Мильён сорри! Ну, хочешь, стукни меня!.. Только не сильно.
Макар вздохнул и взял гитару из рук Корейца:
–»Все очень просто, сказке обман, солнечный остров, скрылся туман».
Герда скептически прищурилась, глядя на музыканта:
– А ты чем другим заниматься не пробовал? Ну, там рисовать или художественно картошку варить?
Тот смутился, отложил гитару, и Малой снова завладел его вниманием:
– Это же значит, у него темперамент такой! Аппаратура не выдерживает, понимаешь?!
Малой с гордостью молодой матери посмотрел на Скелета, который пытался торговаться с немцами.
Макаревич не выдержал:
– Все! Хватит! Я уже не знаю, что хуже – что аппарат сгорел или что ты третий час подряд извиняешься.
– Понял. Нем как рыба! – согласился Малой и тут же затараторил с удвоенным энтузиазмом: – Кстати, в «Науке и жизни» прочел, что на Галапагосских островах водятся певчие рыбы! Когда они начинают общаться, а общаются они практически круглосуточно, потому что являются животными со стадной психологией, жители островов вынуждены затыкать уши. Поэтому в тех краях изобрели первые сенсорные дистанционные переговорники.
Макар озадаченно смотрел на Малого.
– Я вот думаю связаться с правительством Галапагосских островов и предложить им поставку лучших советских беруш! – на полном серьезе сообщил Малой и потянул к себе недопитую начальником поезда бутылку с портвейном. – Так что – за мир во всем мире?
Малой отпил вино, протянул бутылку Макару. Тот пил молча.
– Ну, берете меня в импресарио? – Малой радостно улыбнулся.
Макар поперхнулся вином.
– Понял, – не стал настаивать Малой.
А в соседнем вагоне подтянутые образцовые стройотрядовцы, попивая чай, пели оптимистические песни о родной природе и стремлении к лучшему будущему.
Рядом сидела взволнованная тетка и обнимала большую плоскую коробку. Ее сосед – пожилой мужичок, на шее которого висела гирлянда рулонов туалетной бумаги, а рядом стояла раздутая авоська. Из нее торчали кульки из жесткой серой бумаги, колбасные хвосты.
– ...А это еще мне как повезло, – делилась радостью тетка, – это в ГУМе сапоги выбросили, югославские. Я и ухватила – это размер маловат, правда, но у меня соседка есть – это с вот такой лапой бабища, это я ее попрошу, так она мне до зимы в дому разносит.
– Какая у нас жизнь пошла хорошая! – радовался мужичок. – Поедешь в Москву, так колбаски любительской возьмешь палочку, маслица «Крестьянского»... – Мужичок любовно похлопал по своей авоське. – Опять-таки ребятам конфет «Раковые шейки» – пусть побалуются! Месяц целый будем есть и радоваться! Так еще удача какая: вот бумаги для подтирки, я извиняюсь, давали гражданам по две в руки, а мне по ветеранской книжке еще две полагалось, да плюс как герою Советского Союза! Во как!
Молодая мама, сидящая тут же в купе, высвободила грудь и приложила к ней младенца.
– А на юге, говорят, черешни, как яблоки, а яблоки, говорят, как дыни... – проговорила она задумчиво – почти пропела.
Растрогавшись, мужичок снял с гирлянды один рулон бумаги и протянул молодой маме:
– Возьми, дочка!
Молодая мама растерялась, замотала головой:
– Ой, нет, что вы!
– Бери, бери! А то что ж – попку детскую нежную газетой «Правда» тереть будешь? – улыбнулся добрый мужичок.