Дом стекла и света
Шрифт:
Старик рассказывал эту историю таким голосом, словно она была у него любимой с самого детства. Он немного помолчал, наслаждаясь всеобщим вниманием, и продолжил:
– Но вскоре обнаружилась неприятная… тенденция, – сказал Джеронимо после небольшой паузы. Остальные слушали молча и внимательно, и только Шон демонстративно плевал в потолок. – Актеры, режиссеры и все остальные, связанные с производством фильмов, попав в Центр, начинали думать, будто они достигли высочайшего престижа, и все их работы начинали заметно терять в качестве. У режиссеров появились иные ценности – они перестали снимать кино про человеческие чувства, про высокие чувства, про эмоции, и перешли к так называемому “черному кино”, которое обнажало все жестокости и всю мерзость
Но что самое ужасное, понял вскоре Бенедикт, так это то, что весь мир беспрекословно следовал всем тенденциям современного искусства, слепо подражая, копируя и распространяя каждое новое извращение, вышедшее из недр Центра… Хоуп понял, что мир стал погружаться в бездну, ведь теперь искусство служило не для того, чтобы тянуть людей кверху, к небесам, а для того, чтобы принизить людей до уровня их самых низменных качеств! Он понял также, что это возникло из-за него и самой концепции Мирового Центра – когда люди искусства начинают жить друг с другом, в полной изоляции от остального мира, их видение реальности начинает искажаться, и они начинают видеть высокое в том, что всегда было мерзким и недостойным всеобщего внимания. После этого Бенедикт, обезумев, вознамерился разрушить Мировой Центр.
Но! – тут Джеронимо победно поднял палец вверх. – К счастью, этому не суждено было случиться. О намерениях уничтожить Центр прознал наш великий будущий Его Великолепие, – старый злодей вновь благоговейно посмотрел в потолок, – и понял, что, хоть Центр и погряз в грязи и извращении искусства, он все же может исполнить свое предназначение, и разрушать столь грандиозное сооружение было бы верхом безумия. Будущий Его Великолепие обратился за помощью ко мне и Отто, – Джеронимо благодарно посмотрел на бледного Отто, – и мы не подвели его! Тогда под основанием Центра как раз был обнаружен чудесный солин, но он не интересовал Хоупа, зато очень заинтересовал нынешнего президента корпорации “Мираж” – тогда еще никому неизвестного бедного ученого, доктора Моррисона. Доктор Моррисон изобрел первый в мире лайвер, и мы вместе с Отто решили подарить его Бенедикту. Доктор Моррисон тайком ото всех изобрел прототип портала, какими сейчас повсеместно пользуются клиенты “Миража”, но он не обладал достаточной силой внушения без солина и лайверов.
И вот, перед торжественным ужином, за которым собирались Хоуп и еще ряд доверенных ему людей, среди которых был и будущий Его Великолепие, звавшийся тогда, простите за дерзость, Хэйлом, и бывший тогда еще неприметным продавцом рекламы, мы с Отто пробрались на кухню и подсыпали в еду Бенедикту щепотку солина. Вы, наверное, хотите узнать – как же мы догадались, что именно будет есть Хоуп? – Джеронимо медленно обвел взглядом напряженных слушателей – всех, кроме невидимого Питера. – Очень просто! Владетель Дома обожал печеные груши – кроме него никто эту гадость – хе-хе-хе – не ел, поэтому наш выбор пал именно на это блюдо. Вскоре груши подали, Бенедикт их слопал, после чего его глаза широко раскрылись – верный признак того, что человек сейчас готов поверить во что угодно! – Джеронимо тоже широко раскрыл глаза и захихикал. – И Его Великолепие спрашивает Бенедикта: “Многоуважаемый господин Хоуп, не хотели бы вы взглянуть на наше новое изобретение?” Тот, естественно, кивает, словно ребенок, и послушно идет за будущим Его Великолепием. Они приходят в мастерскую доктора Моррисона, Бенедикт получает свой лайвер и отправляется в путешествие в один конец, хе-хе-хе… Вы только представьте себе – первый лайвер и первый портал – и все для господина Хоупа! Какая честь! Наверняка он и поныне бродит по какому-нибудь заброшенному миру, одному из миллиона миров “Миража”!
– И что потом? – завороженно спросил Ромо, державший голову на выставленных перед собой ладонях.
– Дальше уже Его Великолепие взял все в свои руки, – скомкано закончил Джеронимо, поглядывая на безучастного Отто. – Сначала отправил рабочих в шахты, чтобы добывать солин, после этого составил план двадцатикратного увеличения Центра и переименования его в Дом. Разумеется, за былые заслуги наградил меня и Отто персональными этажами в будущем Миракулюсе, а доктору Моррисону выделил аж две сотни этажей для обустройства своей корпорации. Ну, а дальше вы сами знаете – невероятная популярность Дома, заселение Либерталии…
7. Всепоглощающие экраны
Воцарилось недолгое молчание. В кафе зашло еще несколько человек – они на ходу снимали очки и вытаскивали из ушей затычки, одновременно подзывая к себе официантов.
– Брехня! – Эггс громко высморкался. – Все знают, что Его Великолепие правит Домом с самого начала. И нету у вас никаких этажей в Миракулюсе! Иначе зачем вам шататься по Либерталии?..
– Дурак ты, Эггс, – ответил Отто ядовитым голосом. – Мы всегда помогаем Его Великолепию, когда он просит. А сейчас ему нужна наша помощь как никогда! Кто еще сможет прикончить Винкерса, если не мы? Или, может быть, ты решил сидеть и ждать, пока вся эта толпа грязных и вонючих бунтовщиков ворвется сюда, в Либерталию?
Джеронимо согласно кивнул:
– Да, с этим никто не сможет справиться, кроме нас. Сегодня в новостях передавали – восстание скоро доберется до солиновых станций. Каждый час к нему присоединяется все больше людей – сначала это были только рабочие из шахт, у которых внезапно закончился солин, затем они достигли операторской, где к ним присоединилось еще полторы сотни человек. Потом – фабрика по переработке солина, а за нею и фабрики помельче. Они крушат все экраны, которые Хэйл заботливо расставил по всему Дому, дабы мы никогда не скучали. Винкерс говорит, что эти экраны, якобы, сводят с ума, а Его Великолепие, видите ли, вместе с “Миражом” превратили рабство в узаконенное явление!
Они идут все выше, понимаете? Доберутся до станций – а оттуда и до нас недалеко. А потом и до Его Великолепия доберутся! Нет, мы должны остановить Винкерса, и остановить прямо сейчас. Он – глава восстания, с его смертью умрет и его дело.
Все согласились с ним, после чего вновь наступила пауза, каждый думал о чем-то своем. Шон глядел в потолок и плевался, Эггс хмурился и иногда вслух спорил сам с собой, Ромо благодушно глядел в окно, Джеронимо кашлял, а Отто продолжал невозмутимо глядеть перед собой.
В этот момент Питер решил задать вопрос, мучивший его все это время – кого из себя представляет этот самый Хэйл? Он не хотел выдавать себя, и все это время думал, как же ему действовать. В этом был главный минус его невидимости – он не мог просто так заговорить с ними, не мог втереться к ним в доверие. Но вскоре он решил – он шепнет кому-нибудь на ухо свой вопрос, и тот наверняка подумает, что его задал сосед. Но нужно было действовать осторожно – каждый хранил молчание, занятый своими мыслями, а Шон вообще встал из-за стола, лег на пол и стал быстро отжиматься, утробно рыча при каждом подъеме.
Питер, наконец, решился, подошел к Джеронимо и шепнул в его настоящее ухо:
– А каков из себя Хэйл? Видел ли ты его?
Джеронимо округлил глаза, вскочил со стула и, бешено озираясь по сторонам, громко спросил:
– Кто сейчас со мной разговаривал?
– Никто, – удивленно ответил Ромо. – Все молчали, Джеронимо.
– Не держи меня за идиота! Здесь кто-то есть, он спросил меня о Его Великолепии!
– Может быть, это был он сам?.. – предположил Эггс, благоговейно, словно овечка, посмотрев в потолок, на светящийся экран.