Дом судьи

Сименон Жорж

— Франсуаза — это дочь госпожи Бренеоль?

— Совершенно верно. От первого брака. Но это не имеет значения, разве что для Бренеоля. Легкая улыбка вновь тронула его губы.

— Марсаки, которые живут в Сен-Мишель-ан-л'Эрмитаж, приехали чуть позже. Составилась партия в бридж.

— Ваша дочь была с вами?

Секундное колебание, нерешительность. Взгляд судьи стал чуть серьезнее.

— Нет, она была в постели.

— А сегодня вечером?

— В постели.

— Она ничего не слышала?

— Ничего. Я старался шуметь как можно меньше. Итак, во вторник

мы разошлись около полуночи.

— А потом к вам пришел еще один человек, — произнес Мегрэ, поворачиваясь к огню. — Ваш сын.

— Да, Альбер. Он пробыл лишь несколько минут.

— Ваш сын живет не с вами?

— Он живет около мэрии. Мы с ним не сходимся во вкусах. Мой сын — сборщик мидий. Вы, наверное, знаете, что тут у нас почти все этим занимаются.

— Не будет ли бестактностью спросить, почему сын пришел к вам посреди ночи?

Судья поставил стакан, помолчал минуту и наконец выдавил:

— Будет. Воцарилась тишина.

— Ваш сын поднялся на второй этаж?

— Он был там, когда я его увидел.

— Он, конечно, зашел к сестре поздороваться?

— Нет… Он ее не видел.

— Откуда вы знаете?

— Лучше уж я скажу сам, чем вы узнаете это от других: на ночь я всегда запираю дочь у нее в комнате. Считайте, что она — лунатичка.

— Зачем ваш сын поднялся наверх?

— Чтобы подождать меня — я ведь был внизу с друзьями. Он сидел на последней ступеньке лестницы. Мы немного поговорили.

— На лестнице?

Судья кивнул. Не начала ли в их разговоре проскальзывать фальшь? Мегрэ одним глотком допил стакан, и Форлакруа наполнил его снова.

— Я спустился, чтобы запереть дверь на цепочку. Лег, прочел несколько страниц и быстро уснул. Наутро я зашел в чулан для фруктов, чтобы взять… Честно говоря, уже не припомню, что я там искал. Мы называем так эту комнатку, потому что держим в ней фрукты, хотя чего там только нет. Одно слово, кладовка. На полу лежал человек, которого я никогда не видел. Он был мертв; ему проломили череп каким-то тупым орудием, как это у вас говорится. Я обшарил его карманы и сейчас покажу все, что там обнаружил. Но бумажника не было. Ни одной бумажки, по которой можно было бы установить, кто он.

— Вот чего я не возьму в толк… — начал Мегрэ.

— Знаю! Объяснить это будет трудно. Я не сообщил в полицию. Держал труп в доме в течение трех дней. Ждал, когда будет высокий прилив, чтобы от него избавиться — ночью, украдкой, словно убийца. И все же я рассказал вам чистую правду. Я его не убивал. У меня не было для этого никаких причин. Я понятия не имею, почему он зашел ко мне в дом. Не знаю, пришел он сам или его принесли туда мертвого.

Судья замолчал. Издалека вновь донесся рев туманного горна. В море еще были суда. Рыбаки вытащили на мост сеть, полную рыбы. Интересно, дозвонился ли Юло? Если да, то невыносимый Межа, с волосами, липкими от бриллиантина, поспешно одевается. Одержал ли он в постели очередную победу, которыми так любит хвалиться?

— Ну что ж! — вздохнул Мегрэ, разморенный теплом. — Думаю, все это так просто не пройдет.

— Я тоже этого боюсь. Коль скоро так вышло, я имею в виду, раз он был мертв, я счел за лучшее…

Судья не закончил фразу и отошел к окну. Труп унесло бы отливом, и все. Мегрэ зашевелился, двинул одной ногой, затем другой и, наконец собравшись с силами, стал подниматься из глубокого кресла; казалось, он вот-вот коснется головой балок, — Мы все же взглянем на него?

Мегрэ не мог сдержать восхищения перед этой низкой комнатой, где так хорошо жилось, где все было на своем месте. Он посмотрел на потолок: какая она, эта девушка, которую запирают на ночь?

— Можно отнести его в прачечную, — предложил низкорослый судья. — Она в конце коридора.

Теперь оба они старались не запачкаться. Они находились уже не среди ночной сырости. Вновь стали цивилизованными людьми.

Прачечная оказалась просторным, выложенным красной плиткой помещением. На проволоке сохло белье.

— У вас есть ножницы? — проворчал Мегрэ, теребя мешки, из которых сочилась черная от угольной пыли вода.

Ножниц судья не нашел и вернулся с кухонным ножом. Огонь погас. Становилось холодно. Мокрые пальцы комиссара покраснели.

Самое невероятное заключалось в том, что ни один из них не ощущал никакого трагизма. Судья не выказывал и тени ужаса перед перспективой вновь увидеть лицо человека, которого он зашил в мешки. Мегрэ казался брюзгливым и упрямым, но на самом деле чуть ли не с наслаждением погрузился в расследование, которое словно с неба свалилось на него в этом Люсоне, куда он был изгнан. Он чувствовал себя, как тюлень, вновь очутившийся после цирка в ледяных водах полярного моря. Когда еще ему снова доведется войти в дом, как он только что сделал, вынюхивать, неуклюже и терпеливо расхаживать взад-вперед до тех пор, пока люди и вещи не откроют ему свою душу? А эти Дидина и Юло! Этот сын, в полночь ожидающий отца на лестнице! Этот незнакомец, жертва, что появится сейчас из грязных мешков!

Первое мгновение получилось даже немного комичным. Мегрэ ожидал всего, только не столь прихотливой реальности. Когда верхний мешок был снят, обнаружилось совершенно черное лицо. Оно было выпачкано углем, разумеется! Все правильно, но в первую секунду мужчины уставились друг на друга с одной и той же мыслью: на миг у них создалось нелепое впечатление, что на полу лежит негр.

— У вас найдется салфетка и немного воды?

Кран громко загудел. Когда он утих, Мегрэ навострил уши. Он уловил снаружи другой шум — шум мотора. Хлопнула дверца. Пронзительно зазвенел звонок в коридоре. Межа и здесь хватил через край!

— Где комиссар? — спросил он и тут же увидел Мегрэ. Нос у инспектора был красный, ко лбу прилипла прядь волос. — Я не опоздал? Такси я не отпустил, правильно, шеф? Тут и в самом деле покойник? А где старая дура?

Он принес с собой в складках одежды не только холодный и влажный воздух с улицы, но и вульгарность, которая тотчас же изменила атмосферу в доме. Исчезла всякая неясность, приглушенность. Межа со своим звонким тулузским акцентом был глух к нюансам.

— Установили, кто он, шеф?