Дом свиданий
Шрифт:
Иван Дмитриевич обернулся к Евлампию:
— Ты про этот серебряный флакончик что-то слыхал?
— А как же! Мне Марфа Никитична сколь раз говорила… Он начал рассказывать и успел рассказать достаточно для того, чтобы у Ивана Дмитриевича взгляд сделался, как у его жены, когда та лузгает семечки и не может перестать. Рассказ приближался к концу, как вдруг хлопнула дверь подъезда, на площадку вбежал Гайпель.
— О, Иван Дмитриевич, — запыхавшись, проговорил он, — хорошо, что вы не спите. Я… Я ее поймал!
— Кого?
Гайпель лукаво сощурился.
— А кого вы искали?
Иван Дмитриевич подхватил его под руку, вывел на улицу.
— Ну? Кого ты там изловил?
— Ту самую, про которую вы спрашивали, — отвечал Гайпель, растягивая наслаждение, чтобы уже на пределе блаженства отдаться последнему экстазу. — Она в части сидит. Я ее в комнате запер и бегом к вам.
— Да говори толком! Кого ты еще заарестовал?
— Ее, — одышливо сказал Гайпель. — С красным зонтиком.
Растянутый для просушки, он стоял в углу. Иван Дмитриевич увидел его, как только вошли, и сразу же узнал этот оттенок цвета, колеблющийся между алым и светло-красным, который три дня назад просквозил перед ним в сентябрьской листве.
Хозяйка зонта сидела рядом, ее он тоже узнал и хлопнул Гайпеля по плечу:
— Молодец!
Это была старшая из племянниц покойного Куколева, блондиночка с прыщавым лобиком и глазами брошеной куклы.
— Елизавета Семеновна, рад видеть вас. Вы меня помните?
— Путилин, кажется…
— А память у вас не девичья. — Иван Дмитриевич осторожно, как к разверстой ране, прикоснулся к алеющему шелку. — Ваша парасолька?
— Что? — не поняла она.
— Зонтик, спрашиваю, ваш?
— Нет, тетя Лотта одолжила.
— Чего это вдруг?
— Я была у нее вчера вечером, а когда уезжала, начал собираться дождик.
— Вы приезжали к Шарлотте Генриховне, чтобы забрать серебряный флакончик вашей бабушки?
— Да.
— Зачем он вам так срочно понадобился?
— Просто на память, если она умерла.
— И он сейчас лежит у вас в сумочке?
— Н-нет.
— Не вынуждайте меня прибегать к обыску.
— Вы не посмеете!
— Конечно, не хотелось бы, — криво улыбнулся Иван Дмитриевич. — У вас там платочек, может быть, нечист или гребень в волосьях. Я не так воспитан, мадемуазель, чтобы шарить в дамских сумочках, но придется. Лучше бы нам не краснеть друг перед другом, но что поделаешь… Позвольте ваш ридикюль.
— Он там, — басом сказала Лиза, прижимая сумочку к груди.
— Я смотрю, вы им очень дорожите.
— Д-да.
— И кому же вы собирались передать эту реликвию?
— Н-никому.
— Понимаю, понимаю. Вы ввели в заблуждение папеньку, сказав ему, будто едете по больницам искать бабушку, а сами решили прогуляться по гавани в шесть часов утра. Покормить чаек, полюбоваться восходом. Так, Елизавета Семеновна?
Она молчала.
— Хватит, милая, — сказал Иван Дмитриевич. — Отвечайте, как называется корабль.
— Пожалуйста, я вас прошу! Обещайте мне, что…
— Название корабля !
— «Архангел Михаил».
— Когда он отплывает?
— Опоздали. Уже, наверное, отплыл.
Иван Дмитриевич обернулся к Гайпелю:
— Лошадей! Быстро!
3
За круглым окошком каюты плескалась вода, под ногами ритмично вздрагивал пол.
— Вишь, подсунули мне келью над самой машиной, — сказала Марфа Никитична.
Они с Иваном Дмитриевичем сидели вдвоем, Гайпеля и Лизу отправили на палубу, чтобы не мешались.
Флакончик лежал на столе. Он был величиной с большую грушу и такой же формы, только плосконький, как солдатская фляжка. Пробка, тоже серебряная, была сделана в виде львиной головы с расквашенным от частого открывания носом. Серебро на боках не потускнело, но рельеф чеканки стерся от бесконечных чисток, линии размылись, выпуклости сгладились, так что стоило труда разглядеть в их узоре осененную дуплистыми русскими ветлами реку Иордань, Иоанна Предтечу с Иисусом на берегу, за ними горы, дорогу, ослика у воды, еще что-то из священной истории, в которой Иван Дмитриевич никогда не был особенно силен. В небе висели чуть заметные, как перед рассветом, звезды, но Большой Медведицы среди них он не нашел.
Евлампий рассказал, что полвека назад, еще до того, как Наполеон Бонапарт с двунадесятью языцами воевал Москву, покойный супруг Марфы Никитичны, Семен Яковлевич, отец Якова Семеновича и Семена Семеновича, дед Лизы, Кати и Оленьки, совершил хождение ко Гробу Господню и в этом флакончике привез на родину святой иорданской воды.
Теперь Марфа Никитична собралась туда же, но не пешком, как муж, не через туретчину и Кизилбашское царство, а на пароходе «Архангел Михаил». Собралась, да впопыхах забыла флакончик. Она предвидела, что сыновья добром не отпустят, и решилась на побег. Они ей оба надоели своими сварами, в замысел посвящена была только Лиза, чтобы рассказать обо всем отцу и дяде уже после того, как «Архангел Михаил» выйдет в море. На эту грохочущую, пропахшую дымом посудину Семен Яковлевич ногой бы не ступил, а Марфа Никитична спокойно сидела над машиной, изрыгающей адский огонь, и готовилась ехать. За каюту заплачено было семьдесят рублей. Капитан запросил сто, но в результате двухчасовой торговли три красненьких скостил. Эти деньги она раздала паломникам из Сибири, которые своих кают не имели и ютились на палубе.
— Среди них скитская девушка есть, — рассказывала Марфа Никитична. — Лик ангельский, а сама тощая и все кашляет. Хочу ее к себе в келью взять. Вместе поплывем. И ей хорошо, тепло, и мне не скучно.
Они уже обо всем поговорили, Иван Дмитриевич все выяснил и сейчас молча смотрел на сидевшую перед ним старуху в черном салопе. О смерти младшего сына он ей так и не сказал. Зачем? Пусть плывет в счастливом неведении, незачем ей знать правду. Лиза тоже просила не говорить об этом бабушке.
До отплытия оставалось полчаса, досиживали последние минуты. Вообще-то «Архангел Михаил» должен был отчалить еще в субботу, но что-то на нем недочинили, чего-то недогрузили, помощнику капитана дали жалованья меньше, чем тот рассчитывал, а повару, наоборот, переплатили, и в итоге оба запили на берегу — один с горя, другой с радости. Словом, задержались на четыре дня. Все эти дни Марфа Никитична слезно просила внучку привезти ей забытый дома флакончик, но Лиза, как понял Иван Дмитриевич, не хотела докучать убитой горем тетке и решилась только вчера.
— Думала, на Новый год и поплыву, — сказала Марфа Никитична. — Ан вишь как вышло! Надо было на аглицком пароходе плыть, у их там порядок.
— На Новый год? — удивился Иван Дмитриевич.
— Я, соседушка, старую веру оставила, но как считала Новый год первого сентября, так и считаю. Ты сам посуди! Когда Господь райский сад сотворил, и Адама, и Еву, она чем соблазнилась? Чего молчишь? Отвечай.
— Яблоком, — сказал Иван Дмитриевич.
— Правильно, не картошкой мороженой. А разве яблоки-то в январе на деревьях бывают?