Дом у кладбища
Шрифт:
Лилиас, которая шла с отцом под руку, тотчас уловила его тревогу; ища причину, она заметила вдали бледного молодого человека и вгляделась в него с любопытством и некоторым беспокойством.
Глава V
КАК ОФИЦЕРЫ КОРОЛЕВСКОЙ ИРЛАНДСКОЙ АРТИЛЛЕРИИ ДАВАЛИ ОБЕД В ЧЕСТЬ СВОИХ СОСЕДЕЙ
Обладай я воображением некоторых историков, мне бы ничего не стоило назвать вам имена победителей вышеописанных стрелковых состязаний в Палмерзтауне. Но, по правде говоря, они мне неизвестны, мой двоюродный дед мог бы просветить меня на сей счет — память у старика была удивительная, но этому старикану перевалило за восемьдесят, когда я был еще мальчишкой, так что он давно умер. Помню его веселое лицо, напудренные поредевшие волосы, косичку, легкую прямую фигуру; помню, как старый джентльмен задорным пиликаньем на скрипке сопровождал наши детские пляски. Однако, будучи крайне юн, я еще не сознавал, что в лице деда судьба преподнесла мне живой томик старинных историй, а также оракула, к которому можно обратиться с любым
В столовой Королевской ирландской артиллерии состоялся, с участием большого числа приглашенных, весьма приятный званый обед. На почетном месте восседал лорд Каслмэллард, подле него — жизнерадостный старый генерал Чэттесуорт, не обошлось и без достойного пастора Уолсингема, а также местного католического священника отца Роуча (этот румяный, пышущий энергией человечек в шелковом жилете на упитанном брюшке выказывал пристрастие к смешным историям, салатам и дружеским возлияниям), присутствовал и юный ученый муж Дэн Лофтус, кроткий и простодушный, как дикарь; его волосы были, по обыкновению, всклокочены, наивные голубые глазки с воспаленными от чтения за полночь веками смотрели отсутствующе, и весь его некрасивый облик выдавал бесконечно добродушного чудака.
Доктор Уолсингем, по-отечески расположенный к этому милому и странному созданию, помог ему окончить колледж, весьма высоко ставил дарование своего юного друга и ценил его общество. Оба были всей душой преданы книгам и, в меру своих возможностей, с жаром занимались археологическими изысканиями. Судьба подкинула им недурную загадку, о которую ничего не стоило обломать зубы, — чейплизодский замок. Он сделался вечной темой их бесед. Лофтус уже успел составить два тома выдержек из всевозможных документов, к которым получил доступ благодаря содействию доктора Уолсингема. Оба ученых мужа усердствовали так, словно итогом их трудов должно было стать доказательство их совместного наследственного права на владения лорда Каслмэлларда. Интерес к замку сблизил друзей еще теснее; долгие часы они проводили у реки, где вдоль и поперек мерили шагами луг, затем принимались тыкать в землю тростями и, наконец, копаться в поисках старых стен — говоря об этом, прихожане крутили пальцами у виска.
Лофтус, знаток ирландской истории, позаимствовал из кельтских манускриптов {28} кое-какие — далекие, правда, от ясности и однозначности — суждения по интересующему его вопросу; этого оказалось достаточно, чтобы священник восхищенно склонил голову перед трудолюбием и многосторонней ученостью юноши, который посвятил их общему увлечению и свои лингвистические познания, и умственные способности, и долгие часы досуга.
Лорд Каслмэллард привык к тому, чтобы его высказывания выслушивались со вниманием; ему и в голову не приходило, что нередко они бывают невыносимо скучны. Неспешная мысль рождала расплывчатую, наводящую зевоту речь. Сидя во главе стола, он развлекал своего учтивого собеседника, старого генерала Чэттесуорта, панегириком в честь Пола Дейнджерфилда, человека удивительного, необычайно богатого талантами, превзошедшего мудростью всех современников; он мог бы далеко продвинуться по любой избранной им стезе. Его светлость искренне полагал, что целостью и сохранностью своих владений в Англии обязан исключительно Дейнджерфилду, и согласие того хотя бы на короткое время остаться в должности управляющего считал благословением Небес. В скором времени ожидалось прибытие Дейнджерфилда в Ирландию с целью осмотреть местные имения и, вероятно, дать Наттеру совет-другой. Дейнджерфилд не был связан супружескими узами, и, соответственно, как намекнул его светлость, ирландским дамам открывались виды на поистине блестящую партию. Штаб-квартирой Дейнджерфилда на время визита должен был стать Чейплизод. Лорд Каслмэллард — правда, без особой уверенности — отмел предположение, что Дейнджерфилд происходит из семейства Торли… и так далее, без конца. Его светлость изрядно утомил слушателей, но все же перед их умственным взором замаячила — правда, несколько туманно — фигура гигантского масштаба; а ведь следует учесть, что в этом милом пригородном местечке от новоприбывшего не требовалось особо выдающихся качеств, чтобы возбудить к себе всеобщий интерес. Сколько еще намерен был распространяться на одну и ту же тему лорд Каслмэллард, никто так и не узнал: речь его сама собой прервалась, а оратора вскоре сморил сон. Дело в том, что, ненадолго умолкнув ради нескольких глотков кларета, его светлость ненароком услышал, как хирург Стерк — в сильных, можно сказать устрашающих, выражениях — рассуждал о магнетизме (тема эта, начиная с куда более ранних времен, периодически вызывает брожение умов); томным голосом его светлость спросил, как доктор Уолсингем относится к упомянутому предмету.
Доктор Уолсингем оказался ревностным собирателем и хранителем сведений о всякого рода необычных явлениях; временами он доходил в своем усердии до педантизма. На заданный вопрос он незамедлительно отозвался такой речью:
— В одном любопытном старинном трактате, принадлежащем перу многоученого Ван Гельмонта {29} , магнетизм, насколько я припоминаю, назван магической способностью, которая пребывает в нас непроявленной, поскольку она через первородный
Я не просто полагаю, я искренне убежден, что послеобеденная речь о различных предметах, имеющих отношение к Морфею, например об отходе ко сну и об уютном ложе (я имею в виду достоверное и обстоятельное описание, а не какую-нибудь поэтическую галиматью), является чудодейственным средством, способным усыпить любого флегматичного джентльмена — я бы сказал, задернуть полог чувств и притушить свечу сознания. В словах доктора и в приведенной им цитате содержалось немало упоминаний о дреме, дурмане и усыплении; посему не приходится удивляться, что лорд Каслмэллард утратил бодрость раньше, чем подошла к концу докторская колыбельная. Вы, любезный читатель, на его месте повели бы себя точно так же.
— Я отдал бы половину вшего, что у меня ешть, шэр, и карьеру в придачу, — бешено шепелявил кругленький лейтенант Паддок, частенько впадавший в исступление, когда рассуждал о сцене, — лишь бы выштупить на подмоштках в роли Алекшандра Первого.
Между нами говоря. Паддок был маленьким толстячком, сентиментальным до чрезвычайности, а помимо того, гурманом. Его письменный стол ломился от любовных сонетов и кулинарных рецептов. Душа его неизменно пребывала во власти нежных чувств, сам же он нередко втихомолку посещал кухню, где приготовление особо сложных plats [4] не обходилось без его надзора. Он был добродушен, слегка педантичен, весьма галантен — истинный chevalier, [5] притом sans reproche. [6] Паддок безоговорочно верил в свой талант трагического актера, но даже самые искренние его друзья не могли отделаться от мысли, что его пухлые щеки, круглые бесцветные глазки, пришепетывание и томное, восторженно-удивленное выражение, которое шалунья-природа придала его физиономии, — не лучшие спутники на драматической стезе. Паддок питал также счастливую уверенность в своем успехе у прекрасного пола, на самом же деле пользовался таковым прежде всего среди товарищей; последние не отказывали себе в безобидной насмешке, однако добрые качества Паддока ценили по достоинству.
4
Блюда (фр.).
5
Рыцарь (фр.).
6
Без упрека (фр.).(Обыгрывается французская поговорка «Chevalier sans peur et sans reproche» — «Рыцарь без страха и упрека».)
— Хоть лопни, дело требует человека целиком. Мельпомена, шэр, шамая ревнивая из муз. Ешли желаешь зашлужить ее благошклонношть, ты должен предатьшя ей душой и телом. А когда у тебя ни швет ни заря поштроение, а голова забита черт-те чем: тактикой, штрельбой и…
— И фаршированными голубями, и прелестницами, — подсказал Деврё.
— И прочей шкучищей, — не смутившись, продолжал Паддок, — то как тут равнятьшя ш талантами, которых богаче одарила природа, — Паддок, мошенник, явно не верил, что таковые существуют, — ешли они к тому же пошвящают ишкуштву — и только ему — вше швое время и…
— Ничего из этого не выйдет, — вмешался О'Флаэрти. — Знавал я как-то Томми Шайкока из Баллибейзли. Этот парень навострился удерживать стоймя на подбородке смычок от скрипки. Стоило ему появиться в бальном зале в Трейли, девицы собирались вокруг толпой, а мисс Китти Мэхони самая первая; смотрят, бывало, во все глаза и хохочут без устали. У меня мозгов вдвое супротив него. Так вот, как я только не лез из кожи, битый месяц поднимался ради этого в четыре, ни одного утра не пропустил, но пришлось махнуть на это дело рукой, потому что еще немного — и я бы окосел от гляденья на смычок. Я, по примеру Томми, начал с контрабасного — ну и работка, скажу я вам. Каждый божий день по два часа, а то и по два с половиной, год за годом — вот как он занимался; у него на подбородке сделалась ямка — хоть горошину туда клади.
— Упражняться без устали, — кивнул Паддок (воспроизводить особенности его произношения далее я считаю излишним), — не жалеть времени, серьезно относиться даже к пустякам — вот секрет успеха. Дело в том, что природа…
— Нуждается в подкреплении, дорогой мой Паддок, а посему передайте мне бутылку, — прервал его Деврё, который любил, чтобы стакан был полон.
— Будь я проклят, мистер Паддок, — не унимался О'Флаэрти, — да имей я хоть половину вашего таланта, уж я бы непременно выступал на сцене в Смок-Элли {31} — инкогнито, конечно. Есть такой чудак, мистер Гаррик — помните, во всех трех королевствах только о нем и говорили, — так вот, он заколачивает по тысяче фунтов в неделю {32} — лопатой гребет, ей-богу, — а росточком вряд ли намного выше вашего, чуть от земли видно.