Дом у кладбища
Шрифт:
Невозмутимый доктор Пелл отверг в доме Стерка довольно внушительную сумму. Он способен был при случае на благородный поступок, но не могу представить, чтобы шумливый, взбалмошный доктор Роджерсон хоть раз отказался от гонорара.
Доктор Пелл спустился в гостиную столь же стремительно, хотя и без спешки, и дверь за ним плотно затворилась.
— Пропал, несчастный! — с чувством прошептал Тул. В присутствии Пелла он стал выражаться более изысканно: в обществе доктора Роджерсона он бы наверняка сказал «бедолага» или «сердяга».
Пелл закусил перо тонкими губами, оторвал половину листа и, нахмурившись, покачал головой. Взяв перо в руки, он проронил:
— Пропишем, с вашего одобрения, вот такое снадобье.
— Очень хорошо, сэр, — с готовностью согласился Тул.
Пелл пропустил его слова мимо ушей и, разбрызгивая чернила, начертал несколько неразборчивых строк, сопроводив их в конце замысловатыми загогулинами.
Позже Стерк увидел этот листок в руках служанки; он подозвал ее к себе слабым кивком (речь требовала от него непомерных усилий) и, когда та наклонилась к нему, прошептал:
— Рецепт? Бросьте его в огонь! — И Стерк в крайнем изнеможении смежил веки.
Пелл, вновь поглядев на часы, засвидетельствовал свое почтение доктору Тулу;
— Итак, мадам, мы тут посовещались, выписали кое-какое лекарство, а озноб — он скоро пройдет, лихорадка прекратится, и, мы надеемся, ему сразу станет легче. У вас очень знающий советчик в лице… в лице доктора…
— Тула, — поспешно подсказала его собеседница.
— Доктора Тула, мадам. Он проследит за всем, что необходимо; если понадобится мой совет, пошлите за мной, но доктор Тул — человек знающий, мадам, можете на него положиться.
Говоря все это, доктор Пелл спустился с лестницы, раскланялся и выскользнул за дверь, прежде чем бедная миссис Стерк успела опомниться. Ей хотелось услышать от доктора гораздо больше, но вместо того с улицы донесся стук кареты, уносившей знаменитость обратно в Дублин. Думаю, немногие врачеватели привыкают хладнокровно выговаривать ужасное eclaircissement [77] — при малейшей возможности стараются от него уклониться.
77
Разъяснение (фр.).
Тул тоже, сколько мог, юлил и хитрил, увиливая от прямых ответов, однако вынужден был признать, что наступило ухудшение. Когда он удалился, пообещав вернуться в четыре часа, бедная миссис Стерк, оставшись в гостиной одна, не выдержала и разразилась бурными рыданиями; потом вспомнила, что слишком надолго отлучилась из спальни, проворно вытерла слезы и взбежала наверх, к своему Барни, уже улыбаясь; она отгоняла от себя злые страхи; и надежда — преданный ангел, не покидающий нас до последнего, — осеняла ее сладкими мечтаниями. Но вот уже сутки спустя, в четыре часа пополудни, из комнаты больного послышался долгий, отчаянный вопль. «Бедная глупенькая Летти» простилась со «славным Барни» — и простилась навсегда. Пора влюбленности и годы супружества — все ныне померкло и отошло в прошлое: через три дня ружья были повернуты прикладами вверх, глухо били барабаны, на кладбище прогремели три залпа; в стороне робко жалась стайка недоумевающих детей, одетых в черное; потом, у выхода, старый генерал поочередно обнял их и расцеловал и уверил, что они могут приходить играть в Белмонт, когда только им захочется, и вволю рвать яблоки, и делать все, что вздумается. В ответ на все это бедная одинокая женщина во вдовьей накидке, смотревшая из окна близстоящего дома, преисполнилась глубокой благодарности.
Глава XCVI
О ЗАКОННОЙ МИССИС НАТТЕР ИЗ МЕЛЬНИЦ И ОБ ИЗВЕСТИИ, КОТОРОЕ ПОЛУЧИЛ МИСТЕР МЕРВИН
Доктор Тул вышел из дома Стерка растерянный, в подавленном настроении. Он окинул взором серый фасад и окна, в которых отражалось красноватое солнце; сейчас, в четвертом часу пополудни, дом показался ему иным — словно бы опустевшим. Доктор оглядел улицу вплоть до заставы, потом обратился в сторону Мартинз-роу и Мельниц. Внезапно ему пришла на ум бедная Салли Наттер. В приступе раскаяния Тул замолотил концом трости по мостовой — он не мог простить себе, что забыл поговорить о ней с судьей Лоу. Впрочем, особого смысла в таком разговоре, наверное, и не было: ряд важнейших обстоятельств, связанных с этим делом, оставался ему совершенно неизвестен.
Посланец мистера Гэмбла поднялся наверх, к дверям спальни миссис Наттер; получив разрешение войти, он почтительно испросил позволения ознакомить хозяйку дома с коротким документом, зачитать который было ему поручено.
Суть документа сводилась к тому, что супруг Мэри Мэтчуелл, Арчибальд Дункан, проживавший в Дублине, обвинил ее в двоемужии; на основании этого документа был подписан приказ об ее аресте; констебли прибыли в Чейплизод с предписанием задержать означенную преступную особу и препроводить ее к месту заключения; им поручалось также принять меры для немедленного изгнания из Мельниц сопровождающих правонарушительницу лиц; наконец, сообщалось, что мистер Чарлз часа через полтора прибудет самолично, с тем чтобы поздравить свою верную супругу с окончанием всех злоключений и вступить в прежнее владение собственностью.
Легко представить, как Салли Наттер восприняла эти новости: молитвенно сцепив пальцы и не сводя глаз с официального гонца, она не в силах была вымолвить ни слова, не в силах была заставить себя поверить в услышанное. Не успел, однако, чтец добраться до конца упоительного канцелярского послания, как из гостиной долетел пронзительный вопль, чьи-то голоса вступили в ожесточенную перебранку, грохнуло и зазвенело разбитое стекло; густой бас не скупился на проклятия, а баритоны сыпали ругательствами; с улицы доносился хохот кучеров, наблюдавших за побоищем через окно; этот неистовый разнузданный шум заставил бедняжку Салли — уже привыкшую за это время к дебошам — прижать руку к сердцу и затаить дыхание. Но это буйство было последним, знаменовавшим перелом к умиротворенности: злого духа изгнали — и в обители, сотрясенной и оглушенной, должно было вскоре воцариться спокойствие.
О похождениях Чарлза Наттера в тягостном промежутке между его исчезновением после первого визита Мэри Мэтчуелл в Мельницы и долгожданным возвращением под родной кров сохранился короткий отчет от первого лица, по большей части это письменные ответы на предложенные вопросы, явно предназначавшиеся для адвоката. С вашего позволения, я — поскольку запись не слишком пространна — привожу ее здесь дословно:
«Когда эта женщина появилась в Мельницах, сэр, я едва мог поверить своим глазам: я хорошо изучил ее нрав, она всегда была чертовски зловредной, но я давным-давно докопался до ее прошлого — и меня потрясла ее наглость. То, что она сказала, было правдой: мы и в самом деле женаты, вернее сказать, церемония имела место в церкви Святого Клемента Датчанина, в Лондоне, в 1750 году. Я не мог этого отрицать, но мне прекрасно было известно и о том, о чем, как она считала, знали только она сама и еще один человек. Она вышла за меня замуж при живом муже. Мы прожили вместе немногим дольше трех месяцев, а потом расстались. И года не прошло,
Мне все было известно и об ее муже. Но за семнадцать лет многое меняется, и я опасался, что его уже нет в живых. Он был шорником в Дублине, звали его Дункан. Я решил вновь туда отправиться. Пакетбот „Милашка Бетти“ отбывал наутро в Холихед. Я взял деньги и вышел из дома тайком, не сказав никому ни слова. Сквернавка перепугала мою жену, выложив перед ней свидетельство о браке, и довела чуть ли не до сумасшествия.
Я поклялся Салли, что свидетельство фальшивое. Я просил ее подождать немного, чтобы она убедилась в этом сама. К этому свелись все наши объяснения. Думаю, Салли и половины не поняла из того, что я сказал: ум у нее зашел за разум. Да и сам я был немногим лучше. Не сразу сообразил, за что взяться, куда кинуться; мысли в голове бродили отчаянные, но, как только выход нашелся, я и успокоился. Не понимаю, почему мои следы у реки вызвали такой переполох — это просто случайность, ничего подобного я и в голову не брал. Прокрался я стороной, через Нокмарунские ворота; к тому времени уже совсем стемнело, навстречу мне попались только два возчика, наверное из Дублина, они меня не знали. Я пересек парк по прямой линии по направлению к Дублину; ни единой живой души мне не встретилось, было темно, но все же не настолько, чтобы ничего не видеть. Подходя к Мясницкому лесу, я вдруг услышал жуткий вопль, потом — где-то справа, шагах в полста от меня, — раздались два тяжелых удара подряд, быстро, один за другим, похоже было, будто кто-то выбивает ковер.
Едва заслышав шум, я закричал и со всех ног ринулся в ту сторону; второй удар я услышал уже на бегу; никого нигде не было видно, и все тотчас замерло, очевидно, из-за поднятой мною тревоги. Бежал я во всю прыть и очень скоро наткнулся на распростертое тело: человек в белом лежал в тени — казалось, он был мертв. Я взял его за руку, и, как мне почудилось, пальцы его слегка шевельнулись, но длилось это лишь одну секунду. Глаза и рот были приоткрыты, кровь лилась струей, и глубокие раны на голове выглядели ужасающе — я предположил, что их нанесли коротким кривым деревянным мечом (напоминающим бумеранг); кровь текла из уха и изо рта; никаких признаков жизни не обнаруживалось, и я решил, что передо мной покойник. Я хотел было прислонить тело спиной к дереву, но голова была так изуродована, что я побоялся ее трогать. По обмундированию — хотя шляпы при нем не было — я узнал в убитом доктора Стерка из артиллерийского полка.
Убедившись, что передо мной доктор Стерк, я испугался: доктор обращался со мной из рук вон плохо, и я не скрывал своего возмущения; мне подумалось, что улики против меня будут слишком тяжкими, если я окажусь замешанным в этом чудовищном происшествии, ведь я понятия не имел, кто преступник, а очутился возле тела сразу после совершенного злодеяния. Поэтому я поскорее перебрался через парковую стену, но уже возле Баррак-стрит опомнился, и мне стало не по себе: что, если в раненом еще теплится жизнь и неотложная помощь будет спасительной? Я спустился к берегу и, смывая с рук кровь, по неловкости уронил в воду шляпу — она так и уплыла по течению. Место там было пустынное, от страха я собрался было пуститься вплавь, но передумал и направился к Кровавому мосту.
Чем дальше я уходил, тем сильнее меня грызла мысль о том, что Стерк погибнет из-за моего бесчувствия. Хотя я и считал его мертвецом, терзания мои были неописуемы. Встретив у таверны „Королевский дуб“ двух солдат, я сказал им, будто случайно подслушал разговор, в котором упоминали офицера, лежащего раненым в Мясницком лесу — недалеко от парковой стены; я дал им полкроны, с тем чтобы они отправились на поиски. Взяв деньги, солдаты обещались исполнить мое поручение.
Я пересек Кровавый мост, сел в карету и поспешил к Льюку Гэмблу. О Стерке я ни словом не обмолвился — это было глупо, но даже Гэмблу я не решался вполне довериться. Я оповестил его о явлении М. М., то есть Мэри Дункан (под этим именем она содержала в Лондоне меблированные комнаты), заручился его профессиональным советом и отплыл в Англию. Арчи Дункан давно покинул Эдинбург, но я разыскал его в Йорке, куда он переселился из Карлайла. Он сильно бедствовал и потому обрадовался, когда узнал от меня, что мадама сейчас в Дублине, где загребает большие деньги… Когда я вернулся домой, выяснилось, что меня разыскивают как беглого преступника за покушение на Стерка.
Не подозревая о случившемся, я не предпринимал никаких мер предосторожности, мы с Дунканом прибыли поздно вечером и направились прямо в контору Гэмбла, которая и послужила мне убежищем. Я там сидел взаперти и выбрался только однажды: мне пришлось, по необходимости, побывать в Чейплизоде. Я вышел из кареты на повороте дороги у Нокмарунского пруда, в парке. Ночь была ужасная: разразилась метель, помните, когда у Черной скалы потерпел крушение бриг. Я должен был раздобыть кое-какие бумаги, нужные мне для использования против Мэри Дункан. У меня оставался ключ от застекленной двери, внутренний запор был сломан, и я без труда проник в дом. Служанки, однако, засиделись дольше обычного и заметили меня. Я наказал им молчать и благополучно вернулся вместе с бумагами. Рискнув показаться на улице еще раз, я был взят под стражу по обвинению в разбое. На подозрения судью навели слова служанки.
Все это время я находился в тюрьме. Дата моего ареста и дата освобождения приведены ниже».
На этом черновой набросок оканчивается, внизу страницы — полагаю, собственноручно — выведены инициалы «Ч. Н.».
Наттер вышел из кареты у Мельниц приблизительно в половине пятого. Он не стал проезжать через весь Чейплизод, а из осторожности, решив как следует осмотреться, приблизился к дому со стороны Нокмарунских парковых ворот. Бедная Салли, словно обезумевшая героиня в трагедии, с неистовым воплем «О, Чарли!» обвила руками его шею и от радости лишилась чувств. Наттер не произнес ни слова, но на руках отнес «душечку» (как ее обычно называла Магнолия) на диван и, бережно прижимая ее к сердцу, сам вдруг бурно разрыдался. Салли быстро пришла в себя и, заключив дорогого Чарли в объятия, обрушила на него бессвязный поток нежностей и восторгов, привести которые здесь довольно затруднительно. Наттер молчал. Он со слезами на глазах нежно обнимал жену и, неловко улыбаясь, кусая нижнюю губу, вглядывался в милое растерянное лицо, источавшее не выразимую словами привязанность: в каждой знакомой черточке, в каждой морщинке изрезанного временем облика таилась безмерная, бесконечная любовь… В доме царил счастливый переполох: сияющие служанки весело суетились, делали книксены, щебетали приветствия. Праздничный ажиотаж поверг в изумление даже подвыпившего кучера, стоявшего в прихожей.