Дом у кладбища
Шрифт:
— Пусть всеблагой Творец покарает меня смертью здесь, у ваших ног, доктор, если это не ложь, — вскричал капитан. — Ничего я ей не обещал — она скажет вам сама. Я полагал, она давно вам сказала. Эту ложь придумала ее мамаша, воплощенная дьяволица, уж не знаю зачем, — наверное, просто из адского пристрастия к интригам.
— Было обещание или его не было, — серьезно ответил доктор, — в любом случае преступление ваше отвратительно, а жестокость — беспредельна.
— Доктор Уолсингем, — громко начал Дик Деврё, и в его голосе прозвенела странная насмешка, — при всей вашей учености вы не знаете света; человеческая натура для вас загадка; вы не догадываетесь даже, что происходит каждый день в этой самой деревне прямо у вас
— Капитан Деврё, мне нечего вам прощать, — кротко возразил пастор.
— Но говорю вам, сэр, эта жестокая бессмысленная разлука навеки меня погубит, — воскликнул Деврё. — Заклинаю Небом, выслушайте меня. Я выдержал нелегкое сражение, сэр! Я пытался забыть ее… возненавидеть… и не смог. Говорю вам, сэр, вам не понять силы моей любви… вашей натуре это недоступно. Я вас не осуждаю. Но мне думается, сэр… мне думается, я могбы расположить Лилиас к себе. С женщинами это иногда бывает: они в конце концов отзываются на такую… такую отчаяннуюлюбовь. Правда, со мной такого, может, и не случится. Но не лишайте меня возможности самому ее уговорить. Я хочу всего лишь увидеть мисс Лилиас… Боже милосердный… просто увидеть… пусть узнает, что со мной поступили несправедливо… что она может сделать из меня все, что ей угодно… человека честного и праведного, самоотверженного, преданного, а может покинуть во мраке и одиночестве, и мне не останется ничего иного, кроме как набросить на голову плащ и прыгнуть в пропасть.
— Капитан, почему вы мне не верите? Я говорил правду. Я сказал уже: я не могу передать ваше послание; и если мне хочется, чтобы вы избавились от своих пороков, это не значит, что я к вам не расположен.
— Пороков? Моих пороков? Они у меня есть, это верно. Но они есть и у вас,и что, если ваши грехи тяжелее? — выкрикнул Деврё, вновь рассвирепев. — И вы, преисполнясь духовной гордыни, приходите сюда, чтобы увещевать и поучать, чтобы ранитьнесчастного, который, быть может, не так грешен, как вы. Обо мне говорят дурное? Вы слышали, что мне случается выпить лишний стакан… а с кем этого не бывает? Вы ведь не чураетесь вина — возможно, вы пьете больше меня, но умеете это скрыть; и вы готовы выслушивать любого гнусного клеветника из числа тех негодяев, что благодаря вашей так называемой милостыне вольготно предаются порокам и безделью; и вы полагаете, что творите благие дела — избавьте нас от подобного милосердия! Каково милосердие — отказаться передать мою несчастную записку; да вы просто бездушный фарисей.
Несомненно, бедный капитан Деврё не владел собой: он был рассержен, впал в ярость, почти обезумел — и совершенно забыл о подобающей вежливости. Увы, как говорит Иов: «Вы придумываете речи для обличения? — На ветер пускаете слова ваши». [50]
— Да, бездушный, жестокосердный фарисей! — Поток ревел, ветер бушевал; ночь и буря завладели бедным Деврё. — Вы каждый день твердите молитву… проклятое лицемерие… не введи нас во искушение… но вам нет дела до того, к чему ваши гордость и упрямство толкают меня… вашего ближнего.
50
Иов. 6: 26.
—
Капитан, обратившись к огню, изобразил на лице отнюдь не приятную усмешку. Но доктор это стерпел и лишь произнес, обратив взгляд к небесам: «Господи, если бы ты был здесь, не умер бы брат мой». [51]
51
Ин. 11: 21.
В голосе простодушного пастора, когда он произносил слово «брат», звучала доброта, даже нежность; Деврё был задет за живое, и пробудилась лучшая сторона его натуры.
— Мне жаль, сэр, поверьте. Вы чересчур снисходительны… мне оченьжаль. У вас ангельское терпение, сэр… вы само благородство, а я такой негодяй. Лучше бы вы меня ударили, сэр… вы чересчур добры и терпеливы, сэр, вы чистейший человек… и как я мог так говорить с вами? Это испытание, сэр: если вы сможетеменя простить… простить мой грех… вы увидите, я переменюсь, я стану другим человеком. Клянусь вам в этом, сэр. Я исправился, сэр… исправился, но не верьте мне, пока не убедитесь сами. Добрый самаритянин {162} , не ставьте на мне крест… моя душа как открытая рана.
Ну что ж, они поговорили еще немного и расстались друзьями.
Глава LXVII
БЛУЖДАНИЯ НЕКОЕГО БЕСПОКОЙНОГО ДУХА
Мистер Дейнджерфилд посетил этим вечером клуб и был скорее в хорошем настроении, чем наоборот, разумеется, пока речь не зашла о бедняге Чарлзе Наттере. Когда же это случилось, он помрачнел, вздрогнул, мотнул головой и произнес:
— Плохи дела, сэр. А где его несчастная жена?
— Она ночует у нас, бедняжка, — сказал майор О'Нейл мягко, — и ни о чем не имеет ни малейшего понятия. От души надеюсь, что она ничего не узнает.
— Ну, сэр! Ей придется узнать. Но она ведь могла услышать и худшую новость? — отозвался Дейнджерфилд.
— Ваша правда, сэр, — произнес майор; он перестал набивать трубку и устремил на Дейнджерфилда спокойный, но многозначительный взгляд, а затем кивнул и опустил веки.
Как раз в это мгновение вошел Спейт.
— Ну что, Спейт?
— Да, сэр?
— Вы видели тело?
Следом посыпалось еще полдюжины вопросов, а молодой человек, озябший и взъерошенный, приветствовал собравшихся и подошел поближе к огню, чтобы обсохнуть: на дворе стояло ненастье и сыпал снег.
— Ну и вечерок, джентльмены; я поворошу огонь, с вашего разрешения… да, я его видел, беднягу Наттера… зрелище жуткое, скажу я вам; эй, Ларри, принеси-ка мне большой стакан пунша… правого уха нет, и от правой руки тоже почти ничего не осталось… и будь добр, такой, чтоб обжигал… и, уф — меня чуть не вывернуло… рыбы, вы ведь понимаете… жалею, что меня туда понесло… помните распивочную Догерта в Рингзэнде?.. Он там, в задней гостиной; лицо почти не изменилось — просто на удивление.
И мистер Спейт, опершись локтем на круглый столик и водрузив ноги на каминную решетку, стал потягивать дымящийся пунш; он отвечал на вопросы, вместе со всеми строил предположения, а тем временем оттаивали и душа его, и платье.