Дом в Эльдафьорде
Шрифт:
Но все это было так давно, совершенно в другой жизни, в других условиях — до тюремного заключения.
Теперь Эскиль был взрослым. Трезвым, лишенным иллюзий — или, по крайней мере, он должен бы быть таким. Тем не менее, в нем много еще было мальчишеского, была в нем еще беспомощная неуверенность. Вот как сейчас.
— Я-я-я… очень хотел бы поговорить с твоим отцом…
— Уже? — кокетливо наклонив набок голову, спросила Ингер-Лизе. Черт побери! Эскиль был раздосадован.
— Да, о некоторых бумагах… Он дома?
Бумагах? Конечно, он дома,
Эскиль чувствовал свое ничтожество: ее взгляд говорил ему, что он свалял дурака. И еще какого!
Однако в дом его впустили. Крестьянин удивленно откинулся на стуле, так что заскрипела спинка, и рассудительно произнес:
— Да, да. Конечно, у меня есть записи истории Эльдафьорда, но не полный комплект.
— В самом деле?
— Да, этот Мадс Йолинс забрал все, что касалось Йолинсборга и рода Йолина. И вскоре после этого он умер, и больше я не видел этих бумаг. Да мне они и не нужны.
— А вы не спрашивали о них у Терье Йолинсона? Или у вдовы Мадса? Сольвейг?
— Нет, мы не общаемся с живущими наверху. Мы живем здесь согласно заветам Бога. А со шлюхами мы не разговариваем. Но она наказана за свое поведение. Ничто не скроется от взора Господня. Он обрушил свой гнев на ее потомство, чтобы она помнила о том, что является вдовой Мадса и матерью его ребенка. А Терье Йолинсона спрашивать об этом не стоит, он не умеет читать, так что бумаг этих он все равно не найдет. Да, эти записи пропали навеки.
Вот так-то.
И когда они вышли из дома, крестьянин крикнул:
— Ингер-Лизе! Ступай домой! Что это ты вырядилась по-воскресному посреди рабочей недели?
— Извините, — вежливо произнес Эскиль. — Мне хотелось бы попросить Вашу дочь показать мне Эльдафьорд. Намерения у меня самые честные.
В ответ он получил два взгляда исподлобья: один от рассерженного отца, а другой — от смущенной дочери. И ни один из этих взглядов не сулил ему поддержки.
— Моя дочь останется здесь! Ей не пристало шляться с городскими бездельниками, у которых только одна мысль в голове: заморочить голову деревенской девушке. Не такие уж мы тут все простачки к твоему сведению!
— Но я обещаю…
Слова его были бесполезны. Дружелюбно, но решительно он был выпровожен грузным, как дверь амбара, крестьянином.
Вот тебе и вечернее свидание!
Но Эскиля это никоим образом не смутило. Конечно, девушка была хорошенькой, но теперь его куда больше интересовала история рода Йолина.
Сольвейг могла взять бумаги своего мужа. Но ей была невыносима сама мысль о кладе, убившем ее мужа и многих других. Спросить, как жили люди раньше? Ведь и в прежние времена некоторые погибали…
Когда он снова вернулся в Йолинсборг, солнце уже скрылось за горами. Пейзаж снова окрасился холодным, голубоватым цветом. Скалы, окружавшие
Внутренность дома уже не казалась такой уютной.
И ему захотелось вниз, в опрятную кухню Сольвейг. Но там был Терье, а встреча с ним не привлекала.
Сев на скамью, Эскиль принялся строить планы. Он должен забрать отсюда Сольвейг и ее сына. Домой, в Гростенсхольм. Он по-прежнему твердо верил в то, что его отец Хейке может вылечить любую болезнь. Эскиль просто закрывал глаза на то, что это было не так. Конечно, определенные болезни он мог излечить своими целительными руками. Но у него были и неудачи! И немало.
Точно так же, как и у Тенгеля Доброго. Он тоже был целителем. Но разве он смог помочь своей любимой Силье, когда у нее на ноге появилась раковая опухоль?
Нет. Вряд ли стоило надеяться на то, что Хейке смог бы вылечить маленького Йолина.
К тому же у Эскиля были подозрения, что уже слишком поздно. А ведь им предстоял долгий, утомительный путь домой. Мальчик не вынесет этого.
Но обо всем этом Эскиль не хотел думать всерьез. Вместо этого он смотрел легкомысленно на предстоящие трудности и строил планы на будущее. Он поселит Сольвейг и Йолина в маленьком домике в Гростенсхольме, и они будут жить там. Она могла бы, к примеру, работать на кухне в имении…
Нет, нет, опять он занимается благотворительностью! У многих в роду Людей Льда была такая склонность. Спасать несчастных и давать им потом какую-нибудь посильную работу… Нет, фи, как он мог только думать об этом! Хотя в его рассуждениях и была доля истины. Большинство в роду Людей Льда почитали для себя за честь оказывать помощь другим. Но существовала опасность разыгрывать из себя доброго самаритянина, а то и вообще героя! К счастью, у большинства из рода Людей Льда было развито чувство самоиронии, и они способны были высмеивать свое показное рвение.
Сольвейг не годилась для того, чтобы ее кто-то опекал. Это была прекрасная, зрелая женщина, до болезни ребенка наверняка обладавшая незаурядным чувством юмора.
Но могла ли она радоваться чему-то теперь?
Он напряг слух… Нет, ничего.
Самое лучшее было лечь теперь спать. Комната уже погружалась в сумерки, он шел наощупь, с трудом различая очертания предметов. Вот здесь была дверь… Вот он вышел в коридор…
Эскиль проверил, заперта ли наружная дверь. Потом направился в свою маленькую, красивую спальню.
Дверь не запиралась на ключ?
Но зачем ее запирать? Он ведь один в доме!
Едва подумав об этом, он почувствовал, как по спине у него поползли мурашки.
Он долго лежал на спине, подложив руки под голову, уставясь на потолочные балки, едва видимые в темноте. И ему казалось, что кто-то смотрит на него. Ему казалось, что какое-то существо стоит, наклонившись, на втором этаже и смотрит на него через пол — или через потолок, словно потолочные балки были прозрачными.
Он быстро отвернулся к стене.