Дом в Эльдафьорде
Шрифт:
— Он стал сумасшедшим. Он сказал это очень тихо.
— А после него туда переселились мы с Мадсом, — сказала Сольвейг. — Но мы прожили там всего несколько недель.
— Тебе пришлось там что-нибудь пережить? — спросил Эскиль.
Прикусив губу, она ответила тихо:
— Я была смертельно напугана. Меня пугал сам этот дом. Его неестественная тишина. Но я не слышала ничего. Ничего подобного тому, что слышал ты. Те же звуки, которые до меня доносились, не представляли собой ничего особенного.
Она замолчала,
— И после того, как Мадс был найден мертвым, дом перешел ко мне. Но я никогда не жил там. Я тут же начал его перестраивать. Или, можно сказать, надстраивать. Второй этаж. И я никогда ничего не замечал!
— Сам, тем не менее, ты никогда не жил там и не ночевал, — сказала Сольвейг.
— Я понимаю, что глупо строить задним числом какие-то предположения, но у меня такое чувство, будто я… впустил что-то туда, — задумчиво произнес Эскиль.
Терье скептически взглянул на него.
— И когда же ты это почувствовал? — спросил он.
— Сегодня среди дня. Но это, как я уже сказал, всего лишь предчувствие. А чувства, как вам известно, могут подвести.
— Вот именно, — сухо заметил Терье. — Однако тебе лучше всего лечь спать, а то еще простуда перейдет в легкие. Ты можешь спать в маленькой комнате, как в прошлый раз.
Вскоре день и ночь превратились для Эскиля в нечто единое. Он смутно осознавал, что Сольвейг ухаживает за ним, меняет постельное белье, пропитанное потом. Временами он слышал ужасные крики, но вскоре он понял, что это кричит маленький Йолин, а вовсе не хор духов. Иногда Сольвейг садилась на край его постели и давала ему выпить теплого молока с медом и солодовым корнем.
Постепенно он стал выздоравливать.
Он видел Сольвейг, бледную и уставшую, видел Терье, строго смотревшего на него.
— Ну, вот, теперь ты достаточно здоров, чтобы давать вразумительные ответы, — сказал Терье.
— Да, — ответил Эскиль слабым, еле слышным голосом. Он увидел на тумбочке перед кроватью несколько вазочек с цветами. Зачем это?
— Ты лгал мне. Ты обещал рассказать о сокровищах, как только нападешь на их след, но ты поступил так же, как и все остальные. Ты решил сохранить все это в тайне. Хотя Йолинсборг принадлежит мне.
— И маленькому Йолину, — тихо добавила Сольвейг.
— Да, мне, тебе и Йолину. Но он скоро умрет…
Сольвейг так часто слышала это от него, что больше уже не возражала, только уголки глаз у нее подергивались.
— Но я еще ничего не нашел, — ответил Эскиль, чувствуя, что в нем нарастает гнев. — Это правда, и именно это и раздражает меня. Что все остальные нападали на след, а я нет.
— В самом деле? Во всяком случае, ты лежал здесь и бредил Йолинсборгом. Ты говорил: «Да, конечно, так оно и должно было быть!» Ты повторил это несколько раз.
— Разве? В таком случае, я еще глупее, чем я думал, поскольку я напал
— Ты бормотал что-то неразборчивое. Что-то про яблоки, про Йолина Йолинсона и защиту от всего на свете… Кто может понять всю эту чепуху?
— В сознании моем что-то отложилось, но я сам не понимаю, что.
— Во всяком случае, теперь тебе необходимо поесть, — решительно произнесла Сольвейг, — а потом тебе следует лежать до тех пор, пока ты не почувствуешь себя в состоянии встать на ноги. Ты серьезно болен.
— Спасибо за заботу! Я и так уже много лежал, но все еще ощущаю слабость. Как только я обнаружу что-то, я немедленно сообщу тебе об этом, Терье. Кстати, долго ли я пролежал так?
— Много дней, — сказал Терье и вышел. Сольвейг принесла Эскилю еду.
— Я сожалею, что доставил всем столько хлопот, — смущенно произнес он.
— Ничего страшного. Мы так волновались за тебя.
«Мы». Он сомневался, что представлял какой-то интерес для Терье.
— Как чувствует себя Йолин? Лицо ее просияло, как бывало всегда, когда кто-то произносил имя ее сына.
— Как обычно. Мне удалось дать ему немного твоего лекарства в ту ночь, когда он особенно сильно кричал. Какое облегчение для него хоть немного поспать!
— Сольвейг, тебе нужно уехать отсюда! Вместе с Йолином. У меня не так много денег, но ты можешь поехать со мной…
Она остановила его жестом руки.
— Я не знаю, как мне улизнуть от Терье. Я нужна ему. В его хозяйстве. В доме. Он ни за что не отпустит меня. Но как мне хотелось бы уехать отсюда! Увезти отсюда мальчика, потому что здесь опасно! Все в деревне отворачиваются от него, считая его избранником Сатаны. Помешанным. И Терье тоже не выносит его.
Она готова была заплакать, но сдерживала себя. Потом, улыбнувшись, спросила:
— Как у тебя дела с Ингер-Лизе?
— Что ты имеешь в виду?
— Ах, ты же знаешь… Эскиль с горечью усмехнулся.
— Я разозлился на ее отца, — сказал он, — он такой нахальный, и рассказал им о наших трех имениях. И тогда все они растаяли. А я не жалел красок!
— Хорошо, что это так, — с улыбкой произнесла Сольвейг. — Ты слишком хорош для этих пустоголовых людей. Я ничего не имею против Ингер-Лизе, она такая хорошенькая, но…
Эскилю не хотелось говорить именно теперь, как ему хотелось пережить все прелести влюбленности. Ведь в этом случае ему пришлось бы рассказать о годе, проведенном в тюрьме.
Она заметила, что смутила его своими словами, и быстро спросила:
— Как ты сейчас чувствуешь себя? Ощущаешь слабость?
— Нет, я чувствую себя намного лучше. По-моему, я уже выздоравливаю. Сольвейг… Он огляделся по сторонам.
— Терье ушел на пашню.
— Не знаю, должен ли я говорить об этом Терье или нет, но я нашел бумаги. Глаза ее округлились.