Дом в Пасси
Шрифт:
Утром зашел Рафа спросить, пойдут ли гулять. День хороший, яркий, в изморози. Розовеющее небо в садик Жанена.
— Да, — сказал генерал. — Пойдем. В три часа.
— Уже так рано?
— «Уже» можешь и не прибавлять. Да, в три. Я сегодня не выхожу на занятия.
Рафа, спокойный и вежливый, неотступно глядел на него черными своими глазами.
— Почему?
— Потерял работу.
— Разве вы нехорошо собирали анонсы?
— Нет, хорошо. Газета закрылась.
Рафа опять помолчал. Но что-то свое думал, за агатовыми глазами.
— Это плохо. Значит, вы chomeur? [20]
— Да.
— Чем же будете платить за квартиру?
—
Рафа ушел задумчивый. В два часа вновь явился. В руке у него была узенькая коробка с шоколадными дисками, завернутыми в серебряную бумагу.
— Это мне вчера тетя Фанни привезла. Дарю вам от всей души. Я такого шоколада терпеть не люблю.
20
Безработный (фр.)
Генерал захохотал.
— Ловкий ты, братец мой… А если бы самому нравился, так и не подарил бы?
— Вам бы подарил.
— Но уж не от всей души?
Рафа улыбнулся, стал подавать ему пальто. И через минуту вновь спускались они по улиткообразной лестнице своего пассийского дома.
Эти прогулки всегда одинаковы. Шли по rue de la Pompe, мимо Испанской церкви и русской съестной лавки — за витриною балыки, икра. Быстрые автобусы лавировали между камионами и такси. Рафа жался к генералу, когда совсем рядом проносилась, с теплым запахом масла и бензина, такая смерть. Они встречали элегантных, чуть подсушенных пассийских дам, с собачками или без них и со всегдашнею, всегда одной и неизменною волной духов — нечто прохладное, не романтическое. Попадались худенькие молодые люди с книжками, в роговых очках, с чудно заглаженными назад волосами — вечные типы французского юноши, которому весной сдавать башо.
— Меня мама на будущий год отдаст в Жансон, — говорил Рафа. — Я одену берет…
— Не одену, а надену.
— Хорошо, надену. Но какая разница? Генерал объяснил.
Подошли к Мюэтт. В кафе за столиками любители тянули аперитивы — несмотря на ранний час. Двухместные машины скользили в Булонский лес. В них за рулем сидели старшие братья, или дяди юношей из лицея Жансон — те же гладкие волосы и роговые очки, но на сорокалетних. Дамы, тех же духов, всегда много моложе.
В парке Мюэтт уже много нянек с детьми в колясочках, мамаш с младенцами, играющих ребят постарше. Тут обычно садился генерал на скамеечку, смотрел на зеленую лужайку со статуей, на игры, на голоногих мальчуганов с мячами, на аккуратных французских старичков с почетным легионом, догуливающих последние свои деньки под холодеющим парижским солнцем.
— Котик, — говорит дама сыну, — что ты все по-французски. Скажи просто по-русски: «папа прибудет в полшестого».
Генерал к этому привык. Да и всех мамаш не переучишь. Одесса, Киев останутся. Он сидел на скамейке, опираясь на палку, глядел на вечный водоворот этой жизни — молодой и старой, французской и русской. Найдет ли он работу или нет, умрет ли в своей квартирке на руках Машеньки, или полуголодным стариком в госпитале Кошен — все будет так же пестро, весело и грустно на этой лужайке. Такие же дети, дамы, старики с красными бутоньерками, автомобили преуспевающих. И все так же будут спускаться и подыматься жильцы по лестнице дома в Пасси. «Ничего, ничего, все как полагается. Не удивляюсь. Законы мироздания. И не удивлюсь, когда Рафаил вырастет, примет французское подданство, будет служить в колониях, окончательно забудет русский язык».
Будущий колониальный деятель как раз подбежал к нему. Он раскраснелся, слегка вспотел, черная прядь волос локоном выбилась из-под шапочки.
— Там такой паршивый мальчишка один… все неправильно играет.
— Рафаил, — сказал генерал, — ты когда большой вырастешь, будешь меня помнить, или нет?
— Да… Да я и довольно скоро вырасту. Вы знаете, в понедельник мое рождение! Ах, да, забыл! Мама просила вас непременно к нам. Будут гости. Я ожидаю довольно много подарков.
О том, что генерал потерял работу, в доме узнали быстро. Все — за исключением Женевьевы. Та жила в другом мире, ни с кем, ни с чем не сливавшемся. Женевьева знала, что всюду дела теперь идут хуже — в том числе и ее собственные. Некоторые товарки уехали в деревню, менять промысел. Вообще же ей ничто не интересно. И в самом доме пассийским существует лишь лестница, по которой аккуратно спускается и подымается она ежедневно.
Лёву тоже не очень занимал генерал. Он вел свою серую и тяжелую жизнь за рулем. Но с дружелюбием взглянул на Валентину Григорьевну, на лестнице сообщившую ему новость. «Со взбитыми сливками», — определил про себя блондинку, сочувственно и почти завистливо. «Эх, проклятая жизнь!»
Шалдеев сам сидел без работы: кончилось даже рисование порнографических открыток для таинственного издательства.
Капа задумалась.
— Дуся, — говорила ей Валентина Григорьевна. — Михаилу Михайлычу ведь будет трудно. Ах, знаете, со всех сторон такое слышишь… Та дамочка кутюр закрыла, эта ищет где бы фамм де менаж заменять. А ведь он, в общем, старенький… знаете, куда ж ему…
— Трудно, конечно. Спрошу на службе, может, что по счетоводству.
Наиболее серьезно отнеслась Дора Львовна.
— Нет, надо искать. Так он пропадет. Надо искать. Ее честная голова заработала.
ПРАЗДНИК
Из всех квартир пассийских Дорина содержалась наилучше, и сама Дора Львовна считалась жилицею солидной. То, что снимает она меблированное помещение, объяснялось, среди лавочников и консьержек, надеждой на скорое возвращение в Россию. «Oh, c'est une femme de bien, — говорили в околотке. — Elle sait vivre» [21] . В комнатах у нее порядок и чистота («как у французов»), ковры хорошо выбиваются и on fait ties bien l'aeration de draps [22] . Фамм де менаж [23] каждый день, по четыре часа. Madame хорошо зарабатывает, за квартиру платит минута в минуту, и у ней текущий счет в Лионском кредите. «Oh, elle est brave, celle dame-ci» [24] . Это мнение было довольно справедливо — от шума революционной молодости, богемского бытия прежних лет мало что уцелело у Доры Львовны. Теперь она любила порядок, культуру, буржуазность.
21
О, это добродетельная женщина… Она умеет жить (фр.)
22
хорошо освежаются простыни (фр.)
23
приходящая прислуга, экономка (фр.).
24
О, она честна, эта дама (фр.).
И Рафино рождение решила отпраздновать попараднее, кстати, и ответить некоторым клиенткам, «поддержать отношения».
Несмотря на всегдашнюю чистоту, пол лишний раз натерли. У Валентины Григорьевны пришлось подзанять чашек, стульев, у Капы табуретку — получалось пестровато, но ничего не поделаешь, «на чем-нибудь сидеть надо». Мадам Мари, высокая, веселая прачка с красным лицом, всегда в подпитии, принесла огромную ослепительную скатерть, парадную, для раздвигаемого стола. Узнав, что Рафа рожденник, хриповатым баритоном поздравила его.