Дом в Пасси
Шрифт:
— Ну и что же еще о нем известно?
— Больше ничего не знаю. Мне говорила blanchisseuse. Un Russe bien elvee [3] .
— Русские, русские, — пробормотала Капа. — Везде мы русские. — И, помолчав, неожиданно сказала: — Все равно ничего не изменишь. Ни-че-го.
При последних ее словах Рафа посмотрел на нее, но теперь с видом человека опытного, взрослого. «Она больная. Спросонку шутится». И, взяв лист бумаги, начал выводить разные закорючки. Лицо его приняло очень серьезное, задумчивое
3
…прачка. Русский хорошо воспитан (фр.).
Рафа ошибался, думая, что Капа «шутится», но как мог мальчик его возраста хоть и сосед, знать, что делается в голове этой Капы, невысокого роста, слегка сутулой девушки, которой лицо казалось ему не очень красивым, но глубоко сидящие глаза, тяжкие, почти сросшиеся брови, глуховатый голос и некая внутренняя напряженность вызывали чувство смутное: уважения, расположения — но и чего-то не совсем понятного. Ему нравилось, как она быстро и решительно спускалась по лестнице, как говорила — негромким и горячим голосом. Знал он, что, запершись, громко иногда она плачет но не понимал, почему.
Раз даже мать его, Дора Львовна, ходила к ней с валерьяновыми каплями и потом долго пахло эфиром, противным для Рафы запахом. А мать как бы про себя сказала:
— Что же удивительного, что одинокую девушку доводят до такого.
Может быть, и сейчас Капа несколько взволновалась. Может быть, под закрытыми веками и выступило на ресницах несколько слезинок — но болезнь отупляла: просто давила сумрачной дланью.
И когда вошла Людмила, в комнате было очень тихо: Рафа рисовал, Капа лежала на спине, все тот же бледный день осенний лился из окна — иногда с гудком автомобиля, с дальним, раздирательным трамваем.
— Видишь, как я живо…
Людмила быстро села. В самом ее вхождении, в том, как закинула ногу за ногу, скрипнув шелком чулок, в худощавом, тонко сделанном лице, в лодочке на голове и манере снимать перчатки с раструбами, в струйке духов было именно то, что с великим совершенством впитывают русские: не узнаешь на улице, Москва или авеню Монтэнь.
Капа встрепнулась.
— Спасибо, что зашла.
Рафа, сидя у себя за столиком, побалтывая ногами, смотрел на Людмилу ласково и улыбался. Она обратила на него внимание.
— Это ты мне звонил?
Рафа встал и подошел. Застенчивая, нежная улыбка была на его лице.
— Я.
Он смотрел на нее почти с восхищением.
— Можно сказать одну вещь?
— Ну, ну…
— Вы очень красивая. И хорошо одеты. Я люблю, чтобы были такие изящные чулочки.
Людмила улыбнулась холодноватыми своими, синими глазами — но не очень: чтобы морщинки не набегали.
— Капитолина, смотри ты, какого кавалера себе завела…
— Это мой сосед.
— Ну, конечно, здесь в русском доме все у вас особенное… Записки на дверях приколоты, ключи торчат… и поклонники десятилетние.
В потолок сверху постучали.
— Генерал меня зовет, — сказал Рафа. — Я обещал ему помочь чистить яблоки для варенья.
Людмила взяла его за ухо.
— Что ж поделать, господин Дон Жуан. Обещал, так иди. Рафа попрощался с ней, потом подошел к Капе, поцеловал в лоб и шепнул:
— А что это Дон Жуан?
— Который красивых любит, — так же тихо ответила Капа. Когда он ушел, Людмила встала и прошлась.
— Реже приходится видеться, я как будто от тебя и отстала.
— Спасибо, что приехала.
— Ну, это что ж, пустяки… Да, я давно тут не была… бедно все-таки ты живешь. Комнатка маленькая, и обстановка…
— Это ничего.
— Знаю. Все-таки, с деньгами лучше. Капа закурила.
— Ты немножко снобкой стала у себя там в кутюре [4] ,— Капа улыбнулась.
— Нет, не скобка, но хорошую жизнь люблю, это верно.
4
в швейной мастерской, ателье (от фр. couture).
— Зарабатываешь по-прежнему?
— Да. Теперь я premiere vendeuse [5] . На процентах. Тоже надо умеючи. Убедить клиентку, доказать ей, чтобы купила…
— Людмила, пойди сюда… — Капа взяла ее за руку. — Я рада, что ты пришла. Бодрая такая…
— Уж там бодрая или не бодрая, веселая или не веселая, а кручусь. Иначе нельзя. Не люблю задумываться, останавливаться. Начнешь думать, ничего хорошего не надумаешь. Лучше просто делать. Жить так жить. И возможно лучше.
5
первая (старшая) продавщица (фр.).
— А я тебе еще в Константинополе надоедала…
— Что там надоедала. Какая есть, такой и всегда будешь. Помнишь, ты больная тоже лежала, а я в ресторане место потеряла, и мы голодали. Ты еще мне предложила: свяжемся вместе — и в Босфор.
— Мне тогда умереть хотелось… и я думала, что нам выхода, правда, нет…
— Ах, чего этими кошмарами заниматься. Хорошо, что мы с тобой еще девками не сделались… Рада бы была, если бы старый мерзавец турок, который меня за две лиры купить собирался, глотнул бы этого Босфора! — Людмила встала, прошлась, подошла к окну.
— Садик, каштаны, довольно мило.
Она стала внимательней всматриваться.
— Постой, этот павильон фасадом на переулок выходит? Капа подтвердила.
— Ну, разумеется, так и есть: я на днях здесь была, только ход с переулка, в этом самом домике. Там старички французы живут?
— Да. И еще шляпница русская. Ты что же… шляпу заказывала?
— Нет, милая моя, я была у нового жильца, нашего прежнего с тобой приятеля, Анатолия Иваныча. Ты разве не знаешь, что он тут поселился?