Дом в Порубежье (рассказы)
Шрифт:
Итак, эти двое стояли, если можно так выразиться, на краю своей судьбы, томясь в ожидании и бессознательно прислушиваясь, не раздадутся ли шаги того неведомого человека, который подтолкнет их и заставит, переступив границу, обрести простое и долгожданное счастье.
Кто же окажется тем человеком?
— Какого черта он не вытащит ее оттуда? — спросил помощник первого матроса, который, проплавав много лет с Хуаном Карлосом, прекрасно знал эту историю. Однако матрос воздел в ужасе руки и на ломаном английском высказал свое мнение о таком святотатстве, хотя и не сумел правильно выговорить это слово.
— К черту болтовню о святотатстве! — ответил помощник, пожимая искривленными плечами. — Думаю, шума будет много, а?
Матрос весьма недвусмысленно дал понять, что «шум» будет, и он, как выяснил помощник, может привести к некоторым очень неприятным последствиям для виновных в этом мужчины и женщины. Матрос говорил (на ломаном английском) так, как будто воплощал собой религиозную совесть своего народа. Подобное нельзя терпеть. В его речи не встречались подобные выражения, но смысл сказанного им был очевиден.
— Ну и дикарь же ты! — заявил помощник, выслушав всю эту религиозную тарабарщину. — Разрази меня гром! Ты же не людоед!
И тотчас же взвалил на несчастную католическую веру грехи, присущие горячему и эмоциональному народу, чьи страстность и предрассудки были бы совершенно очевидны, если бы они вызывались к жизни какой-то другой силой, чем их вера, либо верой, иначе возникшей и названной.
На шестой день стояния у старого причала, вечером, маленький кривой помощник говорил с Большим Хуан Карлосом. И большой мужчина ошеломленно слушал его. Целых шесть дней маленький горбун наблюдал утром и вечером трагедию, и его здравые, лишенные религиозных оков мысли не давали ему покоя. Теперь он говорил о том, что у него накипело в душе и что ему надо было сказать.
— Какого дьявола ты не вызволишь ее оттуда? — не особо мудрствуя, спросил он. И ему тем же вечером показалось, что глаза женщины сказали то же самое капитану, когда она с приглушенной, мучительной тоской взглянула вниз, и, хотя их разделяло всего несколько футов, их, казалось, не преодолеть и за целую вечность. И вот теперь маленький помощник прямо сказал об этом — стоя там, орудие судьбы, провидения или дьявола, в зависимости от того, как посмотреть на это, и его перекошенное плечо поднималось во время его горячей речи:
— Очнись же, капитан, — говорил он. — Ты губишь ее, и ты губишь себя; и без пользы. Почему ты ничего не предпримешь! Спаси ее, или держись подальше. Ты горишь в аду, она тоже. Она вылетит оттуда, как птичка. Смотри, как она смотрит на тебя. Она молит тебя, чтобы ты пришел и забрал ее оттуда, — ты же стоишь тут! Бог мой!
— Что я могу, — хрипло проговорил капитан и внезапно обхватил голову руками. Это был не вопрос и не признание полного поражения, а лишь слова, произнесенные им, как и многие другие звуки, машинально; он задыхался в эти первые мгновения от нахлынувшей на него волны надежды, поднявшейся в его душе и взбудоражившей его, когда слова маленького горбатого помощника безжалостно пробили броню веры.
И вдруг он понял. Он понял, что это ему по силам, что все сомнения, все путы религии, обычая, слепого страха перед будущим и потусторонним миром исчезли, как дым. Прежде, как я уже говорил, он не знал, что способен на это, — не осознавал, что в нем шла упорная и молчаливая борьба. Но теперь вдруг, когда его душа и все существо озарила надежда, он заглянул внутрь себя и увидел себя — то, каким человеком он стал и будет впредь. Он осознал. Он осознал.
— Она… она? — этот вопрос машинально сорвался с его уст, и горбатый человечек подхватил его.
— Спроси ее! Спроси ее! — горячо произнес он. — Я знаю, что она готова. Я прочел это сегодня в ее глазах, когда она глядела на тебя. Она говорит тебе: «Какого черта ты не забираешь меня отсюда? Почему?» Ты только спроси ее, и она полетит как птица.
Маленький помощник говорил со страстной убежденностью и не обращал внимания на печальные несообразности. «Спроси ее! — постоянно повторял он. — Спроси ее!»
— Как? — проговорил капитан, неожиданно возвращаясь к действительности.
Человечек запнулся и замолк. У него не было плана — ничего, кроме эмоций. Он пораскинул мозгами и что-то придумал.
— Напиши на крышке люка мелом, — предложил он. — Встань рядом с люком. Когда она появится, покажи на него, и она прочтет.
— Ха! — странным голосом произнес капитан, как будто одобрительно и в то же время словно вспоминая что-то.
— Она кивнет головой, — продолжал человечек. — Никто не глядит из того окна, во всяком случае, вряд ли кому придет в голову читать надпись. А ты можешь закрывать ее до тех пор, пока она не подойдет туда. Затем мы подумаем над тем, как вызволить ее оттуда.
Всю ночь Большой Хуан Карлос расхаживал в одиночестве по палубе своего суденышка, размышляя и дрожа, когда его захлестывали волны надежды и безумной решимости, от возбуждения.
Утром он опробовал упомянутый план, только написал вопрос на крышке особым способом, которым не пользовался все эти долгие, безрадостные годы: он просто, как в былые времена, когда у них был свой язык любви, переставил буквы. Вот почему он так странно произнес это «Ха!», вдруг вспомнив о нем и обрадовавшись возможности вновь прибегнуть к нему.
Вереница серых фигур медленно, проходя мимо окна, спускалась вниз. Большой Хуан Карлос держал крышку люка повернутой к себе и считал, ибо ему было прекрасно известно, когда она появится. Минет сто девятая монашка, и затем в окне покажется лицо его возлюбленной. В этом неизменном мире порядок никогда не меняется.
Когда мимо узкого окна проследовала сто седьмая молчальница, он повернул крышку люка так, чтобы надпись была видна, и стал показывать на нее, чтобы сразу привлечь ее внимание к написанному вопросу и она успела, проходя мимо окна, за несколько коротких мгновений прочитать его.