Дом в снегу
Шрифт:
– Не уйдете, не уйдете…
Мы бросились вперед, не разбирая дороги. Что-то грохнуло над головой. Разлился белый свет. Я зажмурил глаза.
– Создатели вы мои! Батюшки и матушки! – воскликнула тетя Зоя, входя в комнату.
– Батюшки! – ахнула за ней Люба Черномордикова.
– И матушки, – тихонько, сидя на полу, сказал Вадик.
Олений коврик одиноко висел посреди стены. Подушки и одеяла были разметаны по полу. А кровать, раскрытая и свободная, готовая к дальним дорогам, врезалась в обеденный
Даже плоский полосатый матрац съехал набок, обнажив ажурную панцирную сетку. Сквозь нее виднелся Вовка.
– Это кто же там такой? – спросила тетя Зоя.
– Это там царь, – быстро сказал Вадик.
– Ну, сейчас влетит этому царю, – сказала тетя Зоя, грозно глядя на нас с Вадиком. – В пастухи пойдет!
Вовка не стал вылезать из-под кровати и напрашиваться в пастухи. Пыхтя, как паровой двигатель, он покатил кровать обратной дорогой к оленям.
Тетя Зоя шла следом, собирая кроватную одежду.
– Мы с этой кроватью полстраны объехали, – ворчала она. – А вам все игрушки!
Кровать поскрипывала, покачивала панцирной сеткой, когда на нее вновь ложились подушки и одеяла.
– Ей, может, сто лет, – говорила тетя Зоя, успокаивая кровать на прежнем ее месте – у стены под ковриком.
– Такая старушка?! – изумилась Люба Черномордикова. – А Вова ее по комнате гоняет. Вот балда!
– Балда-балда! – подхватил Вадик. – А никакой не царь!
– Бал-да-бал-да-бал-да! – запели мы с ним вместе, заглядывая под кровать, где виднелся притихший Вовка.
– Ладно, мальчики, не такой уж он и балда, – сказала тетя Зоя вдруг так мягко, будто выронила пуховую подушечку. – Вы бы лучше художеством занялись – порисуйте. Зиму там или лето…
Мы сидели за столом перед одинаковыми белыми листами. У каждого в руке – карандаш.
– Ты прямо в самой Москве жил? – спросил Вовка.
– Прямо в Москве, – сказал я громко, чтобы услыхала и Люба Черномордикова на кухне.
– Счастливый ты! – сказал Вадик. – Прямо в Москве…
Я сел попрямее на стуле и нахмурил брови, чтобы выглядеть определенно счастливым.
– Так ты и рисуй Красную площадь, – сказал Вадик.
– Красную площадь и я нарисую, для этого не обязательно в Москве жить, – сердито сказал Вовка и тут же принялся рисовать, от усердия кое-где продирая бумагу.
Я тоже хотел нарисовать очень красивую картину. Прямо перед глазами моими стояли белые дома с колоннами и флагами, спешили нарядные люди, колыхали листвой деревья, урчали машины, тормозя у светофоров. Но рука моя, как я ни старался, выводила самые заурядные домики – труба, крыша, стены и крыльцо – посреди белого поля. И колонны некуда пристроить.
– А я буду рисовать пустыню, – придумал, наконец и Вадик, проводя по своему листу из конца в конец почти прямую линию. – Я потому буду ее рисовать, что там на поезде ехал.
– Охота песок рисовать! – засмеялся Вовка.
– Там не песок, а плоская земля с кустиками, – возразил Вадик.
– А верблюды? – спросил я.
– Верблюдов не видал, – признался Вадик. – Я с верхней полки в окно глядел, глядел… А потом заснул, потому что только земля да кустики.
– Ну, и рисуй свои кустики, – сказал Вовка. – Вот уж интересно-то…
– Там еще дядька был в кепке, – припомнил Вадик. – Я к нему на руки выпал – из поезда, из окна.
Вадик даже со стула привстал и вытаращил глаза от таких воспоминаний.
– Проснулся – где я? Дядька кричит. Мама кричит. Все кричат. И ветер горячий дует. Дядька меня в поезд заталкивает и все приговаривает: «Елки-палки, елки-палки». А я думаю: «Какие же в пустыне елки? Одни кустики».
Вадик сел и начал вырисовывать кустики, а среди них громадного дядьку, похожего на верблюда.
– Хорошо, что поезд тихо шел, – вздохнул он. – А так бы я всю жизнь и прожил в пустыне.
Меня поразил дядька в кепке. Что он – заблудился? Или нарочно подстерегает поезда в пустыне и ловит выпавших детей?
– Дядька – счастливая случайность. Все так говорили, – объяснил Вадик. – Он вроде дорогу чинил…
– Ладно тебе, – перебил Вовка. – А я недавно из самолета выпал.
Вадик отложил карандаш и с удивлением глядел то на своего дядьку среди кустиков, то на Вовку.
– Врешь! – сказал он наконец. – Как же ты не расшибся?
Вовка пододвинулся ко мне и обнял рукой за плечи.
– Дядька сразу подхватил и обратно положил – он дорогу там чинил, – пропел, подталкивая меня в бок. – Правда ведь?
Я заерзал на стуле. Но уж очень здорово обнял меня Вовка – как друга-приятеля.
– Да, – сказал я. – Мы как раз на другом самолете мимо пролетали.
– Ага, Вадька Свечкин! – закричал Вовка. – Сам наврал!
Вадик опустил голову. Я вдруг представил, как Вадик, маленький и беленький Свечкин, идет по пустыне – один-одинешенек.
– А потом мы ехали на верблюде, – сказал я, – и Вадик из поезда вывалился. Сначала-то я не разобрал, что это Вадик. А теперь его узнал.
Вовка тут же отдернул руку и отодвинулся. А Вадик как-то невесело поглядел на меня.
– Там никаких верблюдов не было – только кустики, – сказал он неожиданно. – Врешь ты все.
– Так?! – сердце у меня сильно застучало. – А тогда вы ниоткуда не вываливались!
– Мы вываливались, – сказал Вовка, пододвинувшись на сей раз к Вадику Свечкину. – Особенно Вадик вываливался. И я немножко. Да, Вадик?
– Да, – сказал Вадик. – Мы с Вовой часто вываливались.
– Ну и вываливайтесь дальше – хоть с луны! – сказал я.