Дом
Шрифт:
Визг отдался в голове волной боли. Ах, чтоб тебя!
— Николаич! Принимай жмурика!
Санитары занесли «пациента». Мухин, превозмогая головную боль, заставил себя подняться и выйти из бытовки.
— И какой будет диагноз шеф? — спросил Коля, широко и жизнерадостно улыбаясь. Показывая желтые от никотина зубы.
Взглянув на кровавое месиво вместо головы, Мухин сказал:
— Пиши. Черепно-лицевая травма.
— А может черепно-мозговая?
— Потерпевший на день рождение жены привел любовницу. Какие тут мозги? Пиши, черепно-лицевая…
Санитары заржали.
Бывают в жизни события, которые запоминаются надолго. Будь то первая любовь, первый поцелуй, первый курс, первая зарплата, свадьба, рождение ребенка. Может потому они запоминаются надолго, что человек периодически их вспоминает, подпитывается ими, как дарящими радость и поднимающими настроение. То, что произошло в жизни
А ведь как хорошо всё начиналось. Получив большой заказ на оформление гостиницы.
А это была и мозаика в холле, и настенные росписи, и лепнина, и пейзаж в каждый номер.
В целом по договору выходила приличная сумма. Взявшись за выполнение работы втроем с друзьями, Семен Пихтов через какое-то время остался один. Получив большую часть заработанных денег, друзья испарились. Хорошо, хоть грандиозные работы по самому зданию были закончены. Но незатейливые пейзажи легли целиком на Семена. Что впрочем, его не особо удручало. Единственное, что омрачало его существование так это внезапно пропавшие друзья-товарищи. Впрочем, он к такому почти привык, и не удивлялся. Было уже такое в его жизни. Было.
Однажды, проснувшись поутру с хмельной головой, он обнаружил, что совершенно один. Жена его бросила. Собрала вещи и исчезла, не оставив ни записки, ни единой своей вещи. С тех пор он её и не видел. Ни её, ни своей дочери Анастасии, которой нынче шел уже шестнадцатый год. И Семен решил изменить свою жизнь. Он бросил пить совсем. Что для творческого человека почти невозможно, а для художника просто немыслимо. После этого «судьбоносного» поступка жена не вернулась, но значительная часть друзей потеряла к его персоне всяческий интерес. Зато Семен почти перестал мучиться «непризнанной гениальностью», и топить её в омуте алкоголя. Появились деньги, которые он стал откладывать. А потом неожиданно для себя пустил на строительство дачи. И пока шло это строительство, Семен был счастлив. Всё было, наконец так, как он хотел. И маленькое крылечко с козырьком и точеными балясинами. И камин с мраморной полкой и коваными дверцами. И витая лестница на второй этаж — мансарду, полностью занятую под мастерскую. И застекленный скат на крыше. Ведь ничего нет лучше, чем писать при естественном солнечном свете. И уютная кухонька с прекрасной плитой, грилем, и старым дореволюционным буфетом, купленным у соседки Клавдии Ивановны за смешные деньги. И большая спальня с широкой и мягкой кроватью. Кровать, пожалуй, единственное, что осталось невостребованным. Не привык Семен спать на кровати один. Поэтому спал он либо на диванчике в мастерской, либо на первом этаже, на диване у камина. Заглянет, бывало в спальню, недоуменно покрутит головой, вытрет пыль, вымоет пол и закроет до следующей уборки.
Городскую же свою квартиру художник сдал молодоженам, платившим аккуратно и в срок. Полученные деньги складывал. На пенсию, как окрестил он про себя эти вложения. А на самом деле он мечтал отойти от дел и заняться настоящим творчеством, для души. Вот тогда, эти накопления и пригодятся, думал Семен. Творчеством он и вправду занимался. Писал картины урывками, зачастую к ним возвращался, чтобы что-то подправить и изменить. Картины свои никому не показывал, и никому о них не говорил. Боялся, что не то чтобы не поймут, а что неправильно истолкуют, что гораздо страшнее. Ведь как говорится: «Дуракам закон не писан. Если писан, то не читан. Если читан, то не понят. Если понят, то не так…». Да, собственно, и не нуждался он в досужих мнениях и оценках. Гораздо важнее самому считать свои картины совершенством, чем слышать от других. А совершенством он их назвать не мог, поскольку малейшего огреха себе не прощал. Что касается темы картин и стиля, то ни абстракцией, ни сюрреализмом в чистом виде они не были, но вот пейзажи на них были странные, а персонажи на картинах ещё страннее. И чтобы рассказать их сюжет и потаенный смысл, нужно отдельное повествование сопоставимое по толщине со средневековым трактатом или романом эпохи возрождения.
Пенсионерка Клавдия Ивановна провела весь день у окна, ухаживала за цветами. От телевизора она устала. А любимые сериалы шли только вечером. Поэтому все свободное время посвящала своему «саду». Протирала влажной тряпочкой листики. Баловала своих любимиц разными
Машины разъехались, столпившиеся было прохожие, разошлись. И из маленького продуктового магазинчика, что держали куркули Шаламовы вышел серый человек в старомодном плаще и шляпе. Постоял немного в нерешительности. Потом снял шляпу, невзирая на моросящий с утра дождь, и подставив под капли аккуратную несколько прилизанную прическу, поднял взгляд вверх. На мгновение его глаза встретились с глазами Клавдии Ивановны, и она в испуге отпрянула от окна. Ничего страшного не было ни в человеке, ни в его глазах. Испугало Клавдию Ивановну то, что он как будто знал где она и искал взглядом именно её. Чушь, какая! — успокаивала Клавдия Ивановна расшалившееся сердце. Вот так в одиночестве и сходят с ума, невесело подумала она.
И чтобы как-то отвлечься пошла на кухню, поставить чайник.
К осмотру тела Мухин приступил лишь после того, как труп был разоблачен санитарами.
Мужчина 35–40 лет, европейской наружности, привычно отметил Мухин, приступая к внешнему осмотру. Рост 170–175 см. Телосложение атлетическое. Примерный вес 65–70 кг.
Никаких внешних особенностей ни родимых пятен, по которым тело могли бы опознать родственники, если такие имеются, ни послеоперационных шрамов, ни татуировок. Были прижизненные ссадины на коленях и ладонях, ставшие посмертными и ничего более. Не считай той особенности, что мужчине была произведена циркумцезия (обрезание крайней плоти). Произведена операция, судя по рубцу лет 15–20 назад, что несколько странно учитывая возраст мужчины. Поскольку такие процедуры проводят в мусульманских и иудейских традициях в младенчестве. Что заставляет предполагать, что субъект сознательно принял одно из вышеперечисленных верований, будучи взрослым человеком. Далее…
Мухин вздохнул и перед началом вскрытия накрыл лицо трупа платком. Традиция. Во-первых, дань уважения к покойному, а во-вторых, не отвлекает. Поскольку пациента обезличивает, и заставляет к дальнейшему процессу относиться без тени эмоциональности. Взяв в руки большой реберный нож, Мухин приступил. Вскрытие он проводил по методу Абрикосова. Сразу пошло не так. От яремной впадины ему не удалось нащупать межреберные сочленения. Да что за черт?! Ругнулся он, оттягивая кожу. Кожа нехотя отошла и обнаружила сплошное костное образование без намека на хрящ. Мухина прошиб пот. Пить надо меньше. Алкоголь потом выходит. Валерий Николаевич, кажется, впервые за свою практику столкнулся с неведомым заболеванием. Избыток кальция в организме? Что ли? Подумал он. А почему тогда рога не растут? Пришел на ум, недавно услышанный анекдот.
А дальше все страннее и страннее, подумала Алиса, падая в кроличью нору.
Обойдя пупок слева, чтобы случайно не задеть печеночные сосуды, патологоанатом добрался-таки до лонного сочленения. Вскрывая грудную клетку, он уже предчувствовал сюрприз. Сюрприз был и в двух экземплярах. Сердца оказалось два, как и две аорты.
Матерь Божья!
— Коля! Николай! — позвал он санитара в свидетели, сам не зная зачем. Скорее для того чтобы уверится, что это не белая горячка, а он видит это собственными глазами.