Дом
Шрифт:
— А то потом пол-лета проболею?
— Именно.
Она провела ладонью по его щекам. Рука у неё была ласковая, прохладная. Ваня прижался к её ладони и с тоской посмотрел маме в глаза. Та наклонилась к нему, так что её волосы упали Ване на лоб и неожиданно смущённо зашептала:
— Ванечка, ты отпустишь нас? Сегодня большое гулянье будет по случаю восшествия на престол царя Николая. Нам с папой пойти хочется. Вернее, это мне хочется, но не пойду же я одна. Мы так хотели и тебя с собой взять, но врач не разрешил, сказал опасно.
Из гостиной доносилось пение папеньки. Он любил петь, когда одевается перед зеркалом. Если внешний его устраивал, он пел что-нибудь гусарское, если же нет, то «Утро туманное» или «О, дайте, дайте мне свободу…».
Закат атаку нашу красит, С мундиром цвета одного…— слышалось из-за стены.
— Папенька собирается?
— Да, он уже почти оделся, галстук подбирает, — она внимательно посмотрела на сына и добавила. — Папенька скоро на новую работу переходит. Будет железные дороги строить. Видеть мы его теперь будем редко, но зато с долгами рассчитаемся, а там, глядишь, и дом себе купим. Ты ведь хочешь, чтоб у нас свой дом был?
Ваня пожал плечами, ему нужен был только один дом и совсем скоро он собирался к нему отправиться.
Маменька достала из кармашка небольшое зеркальце, оглядела себя, поправила локон на лбу. Мальчик вдруг почувствовал какое-то смутное беспокойство, ему отчего-то очень не хотелось, чтобы его родители шли на этот праздник.
— А вам правда хочется пойти? Может останетесь?
— Ванечка, как не стыдно капризничать. Мы же ненадолго.
— Ненадолго… — повторил мальчик. — Идите, что уж…
Он взял с тумбочки компас, стрелка погуляла и замерла, указывая на север. От вида этой маленькой, как иголка стрелочки, которая всегда знает правильное направление, ему отчего-то стало спокойнее.
— Идите, — повторил он. — Я ждать буду.
Маменька улыбнулась и снова поцеловала Ваню в лоб.
— А когда мы к бабушке поедем? — спросил мальчик.
— Я думаю, недели через две.
— Так скоро? — изумился Ваня.
— Ну, если ты не вылезешь из постели и не заболеешь снова.
— Не вылезу, — заверил её больной. — Если надо будет, я все эти две недели под одеялом просижу.
Мама засмеялась, хлопнув в ладоши.
— Одного дня, я думаю, будет вполне достаточно. Ну, так мы пойдём.
У Вани отчего-то снова ёкнуло под сердцем.
— Идите. Только дай мне атлас со стола.
Мама дала ему книгу, поцеловала в щёку и пошла к выходу. У двери она остановилась, обернулась, держась за косяк, и улыбнулась Ване так, что ему стало вдруг тепло-тепло, будто он разом очутился где-то в летнем поле, среди духовитой некошеной травы. Мальчик улыбнулся в ответ, открыл атлас и в который раз отыскал поставленную карандашом точку на карте, обозначающую дом бабушки, и синюю ниточку Ягодной Рясы.
Ваня долго сидел над картами. Нашёл Чёрное море, Балтийское, Карское, Белое, Баренцево, Охотское. Смерил линейкой расстояние от бабушкиного дома до каждого из них. Выходило, что ближе всех Чёрное и Балтийское.
— К какому же из них дом пойти хочет? — подумал Ваня. — Может, он и сам ещё не решил?
Мальчик вспомнил свои сны о море, большом, холмистом от высоких волн, снова услышал звон колокольчиков, звуки мышиной возни и кряхтенье Фомы, выбирающегося из-под кровати. Тяжёлая книга сама собой выпала из его рук и он заснул крепким здоровым сном.
Когда Ваня открыл глаза, солнце уже село за крышу дома напротив. Комнату наводнили мягкие сероватые сумерки. Мальчик потянулся в постели и заметил сидящую на стуле в углу служанку Никифоровну. Толстая, добрая и суетливая старушка, она была в их семье и горничной, и кухаркой, и нянькой.
— Никифоровна, вы чего?.. — захотел спросить Ваня, но та вдруг бросилась к нему, порывисто обняла, наполовину вытащив из-под одеяла.
— Ох, ты ж кровиночка моя, — запричитала она и мальчик почувствовал, что лицо её мокро от слёз. — Страсть-то какая… Люди-то вон что говорят… Ох, спаси и сохрани Пресвятая Богородица.
Ваня испугался.
— Случилось что-то, Никифоровна?
— Ох, и не знаю, не знаю, милок. Да только страх-то какой…
— А где маменька с папенькой? — спросил Ваня, чувствуя, как прежнее беспокойство поднимается в нём с новой силой.
Круглое лицо Никифоровны вдруг сморщилось и она тонко заскулила:
— И-и-и… Вот и беда-то, что нет их до сих пор. А люди говорят на Ходынке на этой вон что было… И-и-и…
Она посидела, закрыв лицо руками, потом вытерла глаза кончиками платка.
— Ты вот что… Сиди дома. А я к Иоган Карлычу пойду. Он хоть и дальний родственник, а всё же кроме него у вас тут никого нету. Может, скажет что делать. По больницам пойти, в полицию, аль ещё чего…
— Да чего случилось-то? — дрожащим голосом, чуть не плача, спросил Ваня.
— Ох и дура же я старая, разболталась, — прижала руку ко рту Никифоровна. — Дитё перепугала. Побегу я, а ты, смотри, из дому ни шагу и дверь чужим не отпирай.
И старушка проворно выбежала из комнаты.
Не в силах больше лежать, Ваня оделся, с трудом попадая дрожащими руками и ногами в одежду, и сел у окна. Он чувствовал, как что-то большое и ужасное, словно огромная чёрная туча наползает на него, а он маленький и беззащитный стоит посреди голой степи и видит лишь, как исчезает за горизонтом солнце и мир погружается в горячее густое варево тьмы. Ваня сжался в комок и заплакал. Сквозь слёзы он звал маменьку и папеньку, с надеждой смотрел в тёмный проём, видел, что все его призывы тщетны и снова прятал лицо в ладонях.