Домашняя готика

Ханна Софи

– В дневнике написано иначе, – заметил Саймон. – Судя по записи Джеральдин, вы были достаточно озабочены этой проблемой, чтобы убедить ее позволить Люси спать с открытой дверью.

Бретерик фыркнул.

– Поверьте, я больше и не вспоминал, что моя дочь боится монстров, – думал, у нее просто такой период.

– Дети проходят через столько всяких «периодов», что вполне естественно забывать о них, когда они заканчиваются.

У Комботекры было двое мальчиков, семи и четырех лет. Он носил их фотографии в бумажнике, там же, где и деньги. Фотографии вываливались всякий раз, как он доставал банкноту, и Саймону

частенько приходилось подбирать их с пола.

– Джеральдин не писала этот дневник. Теперь я уверен, сержант.

– Прошу прощения?

Саймон смотрел, как глаза Комботекры медленно округляются. С удовольствием смотрел.

– Тот, кто его писал, знал о жизни Люси и Джеральдин достаточно, чтобы сделать его убедительным. Отдаю ему должное – он знал о Люси и Джеральдин больше, чем я.

– Марк, вы позволяете своему…

– Я подводил свою семью много раз, сержант. Даже не сосчитать сколько. И теперь я тоже не многое могу для них сделать, но хотя бы то единственное, что в моих силах. Я отказываюсь принимать вашу убогую теорию. Где-то бродит убийца, и если вы думаете, что не сможете его найти, – скажите мне, я заплачу тому, кто это сделает.

Комботекра выглядел смущенно. Он никогда не вступал в открытые конфликты, всячески избегал их.

– Марк, я понимаю, что вы чувствуете. И все же нельзя выстраивать гипотезу на пропаже костюма, нет никаких улик, зато есть предсмертная записка, найденная на месте преступления. Прошу прощения.

– Вы уже нашли Уильяма Маркса?

Саймон напрягся. Этот вопрос задал бы и он. Ему не хотелось выступать в качестве союзника Бретерика против Комботекры, и он не хотел думать так же, как этот фактически незнакомый ему человек, – чтобы случайно не почувствовать его боль.

Он знал, что Бретерик сейчас представляет, как Уильям Маркс – насколько возможно представить незнакомца – покидает Корн-Милл-хаус, одетый в коричневый костюм от Освальда Боатенга, а под мышкой у него сверток с окровавленной одеждой. Он и сам это сейчас представлял. Ладно, он представлял просто коричневый костюм. Модный бренд не говорил ему ничего, кроме «наверняка абсурдно дорогой».

– Я хочу знать, кто он, – сказал Марк. – Если Джеральдин… встречалась с ним…

– Мы не нашли никаких свидетельств в пользу того, что у Джеральдин была связь с другим мужчиной. – Комботекра улыбнулся, используя шанс сказать что-нибудь одновременно правдивое и воодушевляющее. – Пока имя Уильям Маркс ничего не дало, но мы делаем все, что в наших силах, Марк.

«Делаем или делали?» – подумал Саймон. Изначально над делом работали три группы. Теперь, когда с Марка Бретерика сняты подозрения, когда нет причин предполагать, что в смерти девочки повинен кто-то другой, а не мать, расследование продолжали только Саймон, Селлерс, Гиббс и Комботекра. Пруст выжидал, не вмешиваясь, чтобы облить их ледяным неодобрением в самый неподходящий момент, – так он представлял себе обязанности лидера. Саймон сомневался, что поиски упомянутого в дневнике Уильяма Маркса продолжатся.

Ему захотелось в туалет, и он уже собрался встать, как вспомнил: в Корн-Милл-хаус есть только две ванные комнаты, обе наверху. Бретерик еще в прошлый их визит сообщил, что переделка большой кладовой в ванную комнату значилась на первом месте в списке ожидаемых улучшений дома. И добавил: «Теперь этого не будет».

Тело

Джеральдин нашли в большой, примыкающей к хозяйской спальне ванной, а Люси – во второй, поменьше, хотя все равно огромной ванной, по соседству с ее комнатой. Саймон невольно вспомнил, как контрастно это выглядело: родительская ванна, наполненная красной от крови водой, и нетронутый белый мрамор второй ванной, прозрачная вода, чистое тело Люси. Лицо погружено в воду, волосы, точно черные водоросли, колышутся вокруг головы. В одну ванную комнату вели полированные каменные ступени прямо из спальни, дверь во вторую располагалась посреди коридора. Ванны были устроены по центру помещения, как будто их вынесли на сцену, чтобы подать эти чудовищные смерти как можно драматичнее.

Саймон решил потерпеть. Не станет он подниматься ни в одну из этих ванных комнат.

– Моя теща, мать Джеральдин… она хотела бы прочесть дневник, – сказал Бретерик. – А я этого не хочу. Это ее убьет. В отличие от меня, она верит, что это написала Джеральдин, потому что так считает полиция. – В его голосе угадывалось презрение. – Что ей сказать? Что обычно происходит в таких случаях?

Нет больше таких случаев, подумал Саймон. По крайней мере, он не сталкивался. Он повидал достаточно зарезанных в драках у ночных клубов, но только не матерей с дочерями, убитыми в одинаковых ваннах с забавными витыми бортиками и золочеными ножками-лапами… как будто ванна вот-вот прыгнет и обрушит на вас свое содержимое…

– Это тяжелый выбор, – Комботекра опять похлопывал Бретерика по плечу, – тут не может быть правильного решения. Сделайте так, как будет лучше и для вас, и для матери Джеральдин.

– Тогда я не буду ей показывать, – сказал Бретерик. – Не буду расстраивать ее, поскольку знаю, что Джеральдин этого не писала. Дневник написал Уильям Маркс, кто бы он ни был.

– Я знала, что возникнут проблемы, – говорила Филлис Кент. – На том первом собрании я так и выложила суперинтенданту. Повернулась к нему и сказала: «Ничего хорошего из этого не выйдет». Вам-то что! Так оно и получилось. Это для меня все проблемы.

Чарли Зэйлер позволила заведующей Спиллингским почтовым отделением завершить тираду. Они смотрели на фотографию радостно скалящего зубы члена приходского совета Робби Микена. Фото было прикреплено к небольшому красному почтовому ящику на стене, справа от рабочего места, и рекламировало Микена в качестве представителя полиции Спиллинга. «Полиция Калвер-Вэлли – мы работаем ради большей безопасности в обществе». Слоган, написанный жирными прописными буквами, на вкус Чарли, выглядел угрожающе. Под фотографией значился телефон Микена и призыв к гражданам – звонить ему по любому волнующему их вопросу.

– Я повернулась и сказала суперинтенданту: «Почему он должен быть красным? У нас красные почтовые ящики для нормальных писем. Люди будут путать». Они и путают. Постоянно возвращаются и говорят: «По-моему, я опустил письмо не в тот ящик». А обратного хода нет. Ваш человек ящик-то запер и ушел, и все письма пропали.

– Если к нам что-то попадет по ошибке, мы сделаем все возможное, чтобы переслать письмо по назначению, – пообещала Чарли. Интересно, каким идиотом надо быть, чтобы не заметить огромной полицейской эмблемы на ящике? – Я поговорю с Микеном и остальной командой и проверю.