Домик в Коломне

СССР Внутренний Предиктор

Не намного выше оказались и мои современники (см. Примечание к «Домику в Коломне» Томашевского). Таким образом каждый новый «пушкинист» изо всех сил стремился опустить Пушкина до уровня своего миропонимания и мало кто стремился подняться до уровня миропонимания Пушкина. А ведь предвидел и это наш поэт, когда в письме А.П.Вяземскому в сентябре 1825 года писал: "Он (речь идет о Байроне: авт.) исповедовался в своих стихах, невольно увлеченный восторгом поэзии. /…/ Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могучего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Врете, подлецы: он и мал, и мерзок — не так, как вы — !" (Ист.7, с.137). Вот это-то "" и есть то самое, непреодолимое для многих пушкинистов, ибо идут они от понимания своего "Я" к поэту, а не от Пушкина к пониманию своего "Я". Чтобы преодолеть это пресловутое «иначе», необходимо пройти хотя бы курс обучения "которая,

возможно, позволит обрести «ключи» постижения тайн языка Пушкина, составляющего основу его творчества.

5. УРОК НАЧАЛЬНОЙ ШКОЛЫ

Любознательный читатель спросит: «Где же существует такая школа?» У Пушкина, уважаемый читатель, у Пушкина! Обратитесь к его стихотворению «В начале жизни школу помню я» (Ист.34, с.201). Желающие войти в «храм», который Пушкин создавал и который скромно назвал «Домик в Коломне», должны пройти пушкинскую школу начального обучения. Только после этого они смогут стать обладателями «ключей» к дверям «Храма». Пушкин учитель строгий и заботливый. Стихи написаны им в болдинский период вскоре после завершения «Домика в Коломне». В этом я вижу проявление заботы о тех, кто пожелает войти в его «храм». Строгость же учителя проявляется в его требовании самостоятельности работы ума. И вот я решился пройти начальный курс обучения и готов поделится с читателями своим скромным опытом. Отправным моментом мне служило собственное стремление к восстановлению целостности мировосприятия.

В начале жизни школу помню я;

Там нас, детей беспечных, было много;

Неровная и резвая семья.

Дети все природою от рождения наделены (в неравной степени, конечно) целостностью мировосприятия. Потому-то они так болезненно реагирует на проявление зла, на подмену понятий «добра» и «зла», пока взрослые дяди и тети сладким голосом не объяснят им «полезность» такой подмены. Эту миссию дробления детского сознания с последующей ее стерилизацией во времена Пушкина осуществляла Церковь, особа с виду смиренная и величавая, но охранные функции в отношении развития сознания исполняющая строго.

Смиренная, одетая убого,

Но видом величавая жена

Над школою надзор хранила строго.

Толпою нашею окружена,

Приятным, сладким голосом, бывало,

С младенцами беседует она.

Обладая целостностью мировосприятия, Пушкин хорошо видел хитроумную подмену понятий, совершаемых церковью, т.е. понимал, что скрыто за покрывалом церковных таинств, и потому считал возможным иметь собственное представление об основных нравственных ценностях и о путях развития мира человеческих отношений, независимо от смены религиозных воззрений, которые лишь отслеживают путь социального развития человечества.

Ее чела я помню покрывало

И очи светлые, как небеса,

Но я вникал в ее беседы мало.

Меня смущала строгая краса

Ее чела, спокойных уст и взоров,

И полные святыни словеса.

Слушая юбилейную пушкинскую передачу по центральному телевидению 6 июня 1989 г., я поражался рассуждениям современных пушкинистов (кажется, ведущим передачу был все тот же В.Непомнящий) об эволюции религиозных взглядов поэта от атеизма до осмысленного христианства. Сразу видно, что никто из них даже не пытался пройти курс начального обучения в школе Пушкина. Сейчас у нас «плюрализм» мнений, который современные плюралисты хотят свести к плюрализму выводов. Плюрализм этот, как всегда, однобокий. В его программу входит широкое обсуждение любых идеологий, в том числе и религиозных, ибо сейчас это модно.

И вот что странно и непонятно в этом обсуждении. Все признают, что Человечество едино. Религиозные воззрения возникают в разные исторические эпохи, в разных исторических общностях, но раз Человечество едино, то и развитие религиозной мысли в едином Человечестве должно объединяться неким связующим началом. Познать, а следовательно, и понять это связующее начало духовной жизни конкретному человеку как части всего Человечества, разделенного рамками исторических эпох, национально-культурных государственных образований, могла бы помочь только МЕТОДОЛОГИЯ диалектического материализма. Но именно ДИАЛЕКТИКА как методология

познания Мира есть и остается монополией узкой группы профессионалов-философов, как правило, оторванных от реальной жизни и общающихся между собой на неком жреческом жаргоне, непонятном простому народу. И возникает странная ситуация: методология вроде бы есть и в то же время ее нет, а потому говорить о ней как-то не принято. Прямых указаний на это нет, но «мягко и культурно» этот вопрос всегда обходится. Еще бы, мы же не строим (при строительстве методология нужна!) — мы перестраиваем. Вот только бы знать, «что» и во «что» перестраиваем? Обычно объясняют: "перестраиваем «плохой» социализм в «хороший». Но как отличить «хороший» от «плохого», «добрый» от «злого» — об этом не говорят. Без понимания диалектики, по законам которой развивается вечно живой, изменяющийся мир, разобраться с этим вопросом невозможно. Законы диалектики объективны и не зависят от той информационной каши, которой перегружено раздробленное обилием фактологии сознание современного человека. Поэтому «начальная школа Пушкина» небезопасна для современных плюралистов. Но Пушкин жил в конкретное историческое время, и потому вернемся к его заботам, тем более что они не так уж и несовременны.

Как и все его неровное и резвое окружение, он вынужден был слушать «полные святыни словеса» но вникал в них мало. Другими словами, этой святости поэт предпочитал целостность мировосприятия древних, диалектичность их мышления, которая давала художнику большую свободу при творческом отражении реального мира.

Дичась ее советов и укоров,

Я про себя превратно толковал

Понятный смысл правдивых разговоров,

Поразительна по глубине мысли последняя строка. Смысл того, что преподносят церковники, ему понятен более, чем им самим. Он не сомневается в их правдивости, но сомневается в другом: понимает ли сама церковь свои советы и укоры Человеку? Поэт не желает вступать с церковью в бессмысленный спор. В спор можно вступать с теми, кто не понимает, но стремится понять. Церковь же всегда вставала на пути этого стремления и беспощадно расправлялась с теми, кто как требовали ее догмы, понимал ее. Отсюда пушкинское «Я про себя превратно толковал». Потому так высоко ценил Пушкин древнегреческую поэзию: она была для него кастальским ключом вдохновения, в ней он черпал силы для сохранения целостности собственного мировосприятия. Это и сейчас дело трудное, а тогда:

И часто я украдкой убегал

В великолепный мрак чужого сада,

Под свод искусственный скал.

Не исключено, что поэт читал труды греческого философа Порфирия (233-304г.н.э.), ученика Платона, автора сочинения «Против христиан».

Там нежила меня теней прохлада;

Я предавал мечтам свой юный ум,

И праздномыслить было мне отрада.

Политеизм древних греков отражал в их сознании обожествление природы, а значит и бережное отношение к ней, любовь, что выражалось в гармонии творческого самовыражения художников-мастеров дохристианской эпохи. Образцы поэзии, скульптуры, живописи, архитектуры — все, что дошло до нас с тех времен, после разрушительной борьбы церкви с «идолопоклонством», по-прежнему остается эталоном красоты и совершенства. Пушкин высоко ценил творения древнегреческих мастеров-скульпторов, и это восхищение передается нам в образной форме:

Любил я светлых вод и листьев шум,

И белые в тени дерев кумиры,

И в ликах их печать недвижных дум.

Все — мраморные циркули и лиры,

Мечи и свитки в мраморных руках,

На главах лавры, на плечах порфиры.

Редко кто обладал такой способностью к совмещению в слове понятий на первый взгляд несовместимых. Это под силу лишь талантам с целостным мировосприятием. Действительно «мрак» и «свет» в реальном мире существуют, но далеко не каждому дано увидеть их . Пушкин умел не только видеть, но и передать нам это видение. Поэтому мы верим, что может быть (см.прим.9)особенно если это мрак . Здесь все дышит живыми образами, символами, а вся тайна этой строки в слове "". Ведь жил-то Пушкин в саду христианском, а восторгался садом языческим, и потому искренне стремится передать нам прелести «чужого», но не «чуждого» целостному мировосприятию языческого мира, по отношению к которому Церковь внушала страх греха. И вот мы уже ощущаем прелесть этого страха, который на языке Пушкина, на языке образно-логическом, становится сладким.