Доминант
Шрифт:
Вопрос «а как?» застревает у меня в горле.
– Я сделаю, как ты скажешь, Госпожа, - уже тише.
– Кла-ас-с, - выдыхает удовлетворённо она и задирает головку кверху, но тут же опускает бесстрастный взгляд на меня снова.
– Покажи мне свою преданность.
Вскочить и сделать ей кофе? Конечно она не об этом. И ноги гладить я не могу, это можно расценить, как сексуальное домогательство, да и разве я могу дотрагиваться до своей Госпожи без её разрешения? А главное, я вообще забыл, что я хотел, чтобы у нас всё происходило как с Мартой…
Поворачиваю голову и начинаю лизать её сапоги.
– Вот та-а-ак, кла-ас-с, а теперь тут, - она подставляет к моему рту
Лижу другой сапог.
– Забирайся языком выше.
Отрываю голову от пола.
– Теперь, ещё выше.
Приподнимаюсь на локтях.
– Другой.
Переключаюсь на другой сапог.
– Выше.
Миную границу сапога и перехожу языком на чулок.
– Выше.
Поднимаюсь своим лобзанием выше её колена.
– А сейчас не говорила «выше».
Возвращаюсь языком на прежние пару сантиметров вниз, с которых инициативно устремился вверх по внутренней части бедра.
– А теперь выше и задери чуть-чуть юбку. Да-а, - снова выдыхает удовлетворённо она на выполненную мной команду.
Теперь это были команды, но команды, в которых ещё не появилось силы, но исчезла слабость.
– Задери юбку выше трусов.
Выполняю чётко.
– А теперь лижи их.
С щемящим удовольствием вцепляюсь в бугорок на её трусиках, и начинаю делать, что мне приказали, пытаясь нащупать и массировать языком то место, после ласки которого она уже не захочет останавливать меня. Наташа даёт нам обоим потерять голову, я продолжаю выполнять команду, и уже где-то позади, что теперь это не будет не происходить.
– А теперь отстань, - и она отталкивает меня коленом, - это будет тебе уроком, чтобы больше не давал мне то, что я не хочу. Понял?
– Да, Госпожа.
– То, что я заставила сделать тебя сейчас, больше от тебя не потребуется. Ты для этого не нужен – неподходящая персона.
Состояние от ожидания, что следующий момент будет ещё приятней, и никак не наоборот, с окончанием её фразы сменяется на такое разочарование, что я оказываюсь близок к тому, чтобы всё остановить.
– А тебя можно иметь, - говорит Наташа.
– Да, Госпожа.
– Да? – Наташа изготовляется.
От её интонаций всё приятное опять возвращается, хоть я и не понимаю ход её мыслей, и не могу определить, что она хочет услышать.
– Госпожа?
– Госпожа Наташа, - поправляет она меня.
– Да, Госпожа Наташа.
Она умолкает. Я застываю в ожидании.
– Я хочу шампанского? – спрашивает она.
Бросаюсь к бокалу с шампанским, который стоит тут же на подоконнике, и подаю его ей.
– Пошли, - говорит она, приняв от меня бокал и отпив один глоток.
Я следую за ней. Поведение Наташи начинает отдавать развязностью, сквозь которое пытается пробиться дерзость.
Она следует в душевую, я за ней, потом покидает её, отпивая на ходу шампанское, идёт к двери, которая ведёт в хозяйственное помещение. Наташа нагло осматривает один за другим помещения моей квартиры, открывает тумбочки, шкафы, трогает вещи – это определённым образом начинает сказываться на моём состоянии. Её ухоженные ручки, хватающие за мои пиджаки, висящие на вешалках, и резко раздвигающие их в стороны, будто она ожидает за ними что-то увидеть, доставляют мне неописуемое удовольствие своими замираниями после резких движений; цоканье её каблучков, резво перемещающейся из одного помещения в другое, действуют на меня как маятник Ньютона. Мне начинает казаться, будто с каждым ударом каблучка я утрачиваю какую-то свою часть, и всё уменьшаюсь и уменьшаюсь... На время, когда ей нужны две руки, она протягивает мне, не глядя в мою сторону, бокал с шампанским, а потом таким же жестом возвращает его для себя обратно. Она ничего не говорит.
(Я не поверю, что она сознательно устроила это шоу, потому что она не могла спрогнозировать последствия, которые явились. В противном случае она чудовищно умна! Или мудра. Ну не могла она знать, что все эти её наглые лапание, двигание, тормошение и прочие действия в отношении моих вещей, перемещение предметов с одного места на другое и невозвращение их на свои места, приведут к тому, что я постепенно буду утрачивать осознание себя, как хозяина тут, как собственника всех этих вещей, но это постепенно стало происходить, пока, в конце концов, я не перестал думать вообще. Я не мог думать!)
– Мне жарко, сними с меня блузку! – круто выговаривает она, продолжая неистовствовать по моей квартире.
– Да, Госпожа Наташа! – лихорадочно бормочу я.
Незакрытый до конца шкаф посылает мне в висок копьё за копьём, из открытых шуфлядок тумбочки вытекает зелёная пузырящаяся слизь, норовя оторваться и плюхнуться на паркет, я слышу треск выгибающихся ножек невидимых моим глазам стульев в столовой, оставленных там стоять в бессистемном порядке, и я со страхом рассматриваю Наташу, грудь которой видится мне единственной шевелящейся вещью в застывшем мире, когда она останавливается у своего наряда, который я ей купил, и, указывая на него пальцем, уставляется на меня. Я опешивший, встрёпываюсь и…пугаюсь. Но пугаюсь не её. Я не понимаю, почему она без блузки. Я всегда был рядом и я бы увидел, как она её снимает. Но я не помню, чтобы это случилось. Я с десяток раз прокручиваю всё от начала до конца, и везде помню, что она была в чёрной прозрачной блузке, она должна была быть в ней, потому что так была одета Марта, но сейчас передо мной стоит женщина в одной юбке, чулках, сапогах и лифчике. У меня проскакивает мысль сказать «стоп», чтобы разобраться в этом вопросе, и для меня это принципиально, и для этого мне требуется точка, на чём остановить свой взгляд… Но вопрос о блузке испаряется, как его и не бывало, за проблемами, которые я вынуждено начинаю отмечать: брошенный на пол бокал, сдвинутая со своего места и теперь уродующая интерьер, чёрная, пупырчатая, почти метровая ваза с искусственными чёрными и одной белой розами, незакрытая дверь в хозяйственное помещение(!)…
Я не могу выговорить ни слова, лишь пару раз дёргаюсь, а не качаю головой, протягивая руку в сторону «её» вещей.
Наташа опускает руку, я свою. Затем она наклоняется и берёт туалетную воду. Читает название, открывает крышечку и, поднеся флакон к своему носику распределительной головкой, втягивает запах.
– Тебя нравятся эти духи?
– Д-да, Госпожа Наташа!
– Очень-очень?
– Да, Госпожа Наташа, очень-очень.
– Они подойдут мне?
– Более чем, Госпожа Наташа!
На самом деле, я стою и не могу вспомнить ни самого запаха, ни того состояния, которое он во мне вызывает, ни тех мыслей, которые он у меня запускает. А ведь при моей нулевой памяти на запахи, помнить этот было для меня всегда предметом изумления, не говоря уже о действии, которое он оказывал на меня. И вот, это оказывается следующим, за что я не могу ухватиться, чтобы начать раскручивать происходящее в другую сторону закручивающемуся, подобно водовороту, и утягивающему меня по спирали в бездну, где мыслей становится всё меньше, а оставшиеся всё слабее, где небо перестаёт иметь оттенки, и исчезают люди, но лишь голос неизвестной мне женщины сохраняет силу, лишь маячивший передо мной её милый женский образ имеет власть и волю, лишь её мысли остаются единственным, на что можно опереться, чтобы жить.