Доминанты
Шрифт:
Потом пришли сны. Странные, непонятные, тревожащие. Я не помнила их, знала только, что они снятся мне регулярно, но уловить нужные вибрации не удавалось, всё бесследно исчезало. Я говорила на многих языках, расшифровывала таинственные рукописи и свитки, танцевала при полной луне в лесу, от кого-то бежала, пугаясь и задыхаясь от ужаса… Не было только одного – счастья.
Я никогда не хотела покончить с собой, но жизнь порой утомляла, мечталось об отдыхе в каком-то безвоздушном пространстве, где нет никого, и царит полная тишина. Влюбчивая, я меняла свои привязанности, которые полосовали мне сердце на кровавые ленточки, картинно праздничные и уродливые одновременно.
Я по-прежнему мечтала вырасти, вылупиться из своей скорлупы, превратиться в бабочку, выпорхнув
Иногда сны были страшными. Я знала, что есть несколько снов, снящихся мне регулярно, и боялась их, но ничего не могла изменить. И мне хотелось хоть капельку любви и тепла, отсутствовавших в моей жизни.
Мама с бабушкой часто ругались, сплачиваясь только при необходимости дать мне «втык» за какую-либо провинность. Приходилось придумывать проступки, чтобы хоть так помирить их. Когда бабушка выдавала мне пятнадцать-двадцать копеек на булочки, я часто прятала их в мамины карманы, потому что помнила, как мама жаловалась на то, что бабушка не дает ей денег. Мне было жалко мать. Ей в то время исполнился тридцать один год. Мне – одиннадцать.
Приблизительно в это время я случайно заглянула в мамин паспорт, валявшийся на столе. Не знаю, зачем я это сделала. Просто так. Мой взгляд упал на дату свадьбы моих родителей, это было через два года после моего рождения! И что это значит? Наверное, мой отец мне все-таки неродной! Мама подтвердила мои подозрения. Не помню, чтобы у меня был шок. Кажется, я это подозревала еще с детства, после той истории с фамилией. Впрочем, меня всегда больше интересовала мама. Именно она являлась моим божеством, моим ангелом, моей главной любовью. Кроме того, маме надо было помогать. Она иногда становилась рассеянной и могла почистить зубы, а зубную щетку спустить в унитаз, или, вместо того чтобы опустить пятачок за проезд в метро в прорезь автомата, проходила мимо контролера и показывала ему монетку… С ней постоянно случались смешные и забавные истории и нелепые ситуации, казалось, она притягивала их к себе как магнит.
Я не виню мать за то, что она рассталась с моим родным отцом. Они были молоды, глупы и совершили ошибку. Так бывает. И она хотела как лучше, когда запретила ему со мной видеться, а через несколько лет Стоян удочерил меня и воспитывал, как мог и как умел. Он оказался неплохим отцом, по большому счету. К сожалению, его уже нет на этом свете. Зато через тридцать с лишним лет после своего рождения я нашла родного отца. Но я забегаю вперед.
Итак, когда мне становилось плохо или грустно, я произносила фразу «Я подумаю об этом завтра». Усилия стали приносить свои плоды. Истерик, обид, трагедий стало меньше. Я научилась их отодвигать во времени и прятать в глубине подсознания. Жить стало проще.
К тому времени Стоян вернулся в Москву, и бабушка уехала на свою квартиру. Я переехала к ней. Там мне было комфортнее. Впрочем, отец через некоторое время отправился работать в Пермь – очевидно, семейная жизнь не заладилась снова. Мама оказалась предоставлена сама себе. Думаю, ее это устраивало.
Взросление
В институт я не поступила, пошла работать в свою же школу: преподавателем кружка «Умелые руки» и по совместительству сидела с малышами на продленке, порой заменяя заболевших педагогов. Через год я опять не поступила в институт и перевелась работать в библиотеку МГУ. Именно там я встретила свою первую любовь – Андрея. Между нами ничего не было, просто он мне очень нравился. Он часто забегал к нам в библиотеку и звал меня на перекур. Вернее не только меня, там была еще одна девушка – Анна, которая хорошо его знала. В общем, мы дружили как-то втроем. Но Андрей был мягок, деликатен и не собирался иметь со мной каких-то романтических отношений. Зато муж Анны, тоже Андрей, стал за мной ухаживать. Потом оказалось, что он приходил просить моей руки к маме, но почему-то сделал предложение ей самой. Не знаю уж, что творилось в голове у этого человека. Думаю, мама бессознательно кокетничала с ним, а ему просто хотелось устроиться в Москве покомфортнее, поэтому он и решил охмурить не дочь, так мать.
Без памяти влюбленная в одного Андрея, я страдала и ревновала его к Анне, с которой он дружил. Я невыносимо мучилась, ожидая его прихода с лекций в библиотеку, чтобы пойти вместе на перекур. Он снисходительно принимал мое робкое чувство, а один раз даже нежно коснулся моих губ своими, когда мы танцевали у меня дома под Джо Дассена. У меня перехватило дыхание. Я никогда не испытывала ничего подобного. Но дальше он не заходил и даже не пытался. Я недоумевала, подозревала, что между ним и Анной что-то есть, раз он так часто заглядывает к нам. Во мне нарастало раздражение, желание одержать над Анной верх, уколоть, унизить, возвыситься, победить счастливую соперницу. Муж Анны оказывал мне знаки внимания и явно меня хотел. Мне это льстило. От отчаяния, желания быть ближе к другому Андрею, созвучия имен я поддалась на его заигрывания.
Он пришел, когда я была одна дома. Мы пили вино, танцевали, Андрей шептал мне на ухо, какая я красивая и что он уже давно сходит с ума. Он долго и умело целовал мои губы и шею, и мое тело пронзала сладкая дрожь, отдававшаяся в паху, набухшем и изнывавшем в ожидании ласк. Он залез под мою блузку и стал перекатывать под пальцами бусину соска, а потом решительно припал к нему губами, снимая с меня одежду. Я не сопротивлялась. До этого я была девственницей, и никому еще не удавалось подойти ко мне настолько близко, но тут меня захлестнула волна вожделения, с которой я не могла да и не хотела справиться. Он медленно и долго прорывался в искомое пространство, преодолевая естественную преграду. Я почувствовала боль, и мое возбуждение исчезло, уступая место желанию убежать, отпихнуть Андрея, расплакаться из-за непоправимой ошибки, но я лежала, окаменевшая, покорно расставившая ноги и принимавшая его в себя. Он быстро кончил, удивленный своим первопроходством, и сочувственно произнес: «В следующий раз будет лучше, приятнее», после чего неторопливо оделся и ушел, пообещав позвонить. Но я не хотела продолжения. Смывая с бедер кровь и сперму, я раскаивалась в глупости и дурости. Мне надо было дарить себя не ему, не так пошло и обыденно должно было это произойти. Мой возлюбленный почему-то исчез с горизонта, я не могла смотреть Анне в глаза и ушла с работы, раздавленная, запачканная, оскверненная и виноватая, понимающая, что потеряла двух дорогих мне людей…
В те времена, за год до истории с Андреями, мы с матерью стали понемногу сближаться. Если раньше, в детстве, наше общение сводилось к «подай-принеси», то постепенно перешло на «давай ты уберешь квартиру, постираешь, погладишь, а я тебе заплачу три рубля?» Вполне себе такие европейские отношения. Я даже гордилась тем, что у меня такая мама. Помню, во времена дефицита она разрешала мне покупать на мои талоны сигареты и заранее рассказала мне о контрацепции, предложив, если что, вести мальчика в квартиру, а не заниматься с ним сексом неизвестно где. Я была потрясена ее великодушием. Впрочем, я до восемнадцати с лишним лет ее предложением не пользовалась.
Конечно, я всегда хотела походить на нее. Красивая, обаятельная, талантливая, умеющая хорошо одеваться и краситься, мама вызывала восхищение. Именно она привила мне вкус к элегантной одежде, дорогим кремам для лица, изящным украшениям, а также к шедеврам мирового кинематографа и классической литературы. Я боготворила ее, и моего чувства хватало на нас обеих, главное, она позволяла себя любить. Когда я поступила на подготовительное отделение в школу-студию МХАТ, то иногда поздно возвращалась домой. Мама разрешала мне ночевать у нее и не ехать к бабушке.
Мы вели задушевные беседы, пили чай, ужинали, и это было прекрасное время, почти такое же, как и в Софии, когда мы четыре месяца жили вместе. Мама рассказывала, что в принципе всегда хотела мальчика и именно поэтому меня всегда стригли так, что было непонятно, кто я: мальчик или девочка. Смеясь, она повествовала о том, как хотела назвать меня Розой, но потом ее все-таки уговорили на более нейтральное – Катя. Помню, изначально мне мое имя не нравилось, но потом я все-таки подумала, что Роза гораздо хуже.