Доминион
Шрифт:
Ветер дул вдоль Серебряной дороги и лавировал между горами.
— Проклятие власти, Раззак. Многое желает большего, — сказал Каллад, грустно качая головой.
— Так было всегда, — согласился король. — Эти несколько лет пошли тебе на пользу, принеся мудрость, Каллад, сын Келлуса.
— Да, я умудрен в худшем, — принял комплимент Каллад и почесал ногу. Жухлую траву давно вытоптали марширующие ноги, обутые в сапоги. — Но в лучшем я прискорбно невежествен, ваше величество. Это мое проклятие. Нет мне мира и покоя без топора в руке.
— Такие времена, — кивнул Раззак.
Дальше, к югу, горели, разгоняя подступающий мрак, огни лагерей трех претендентов, трех армий. Невозможно было сказать, сколько душ ночует сейчас под звездами, примиряясь с Морром. Скоро, скоро забрезжит заря и положит конец короткой передышке.
Каллад повидал достаточно битв, чтобы знать, какие мысли роятся сейчас в голове каждого человека, сидящего у костра: мысли о доме, лица и запахи, возвращающие воспоминания о детстве, первой любви, близости с женщиной, а под ними — черное, подтачивающее рассудок течение: страх.
Страх — это тайный враг, способный проникнуть даже в самое стойкое сердце. Леденящий страх, рожденный ожиданием встречи с противоестественной, омерзительной нелюдью, поджидающей по ту сторону поля.
Страх даже сильного человека делает слабым.
Где страх — там дезертирство. Затишье перед бурей всегда тягостнее всего, в это время страх смертелен. При свете ночных костров происходит то, о чем потом жалеют, если, конечно, доживают до возможности раскаяться. В такие минуты совершаются ошибки. Остается только молиться, чтобы эти ошибки не оказались фатальными.
Каллад извинился и отошел, решив прогуляться в одиночестве. Он искал в себе центр спокойствия, ядро умиротворения, нерушимую скалу, вокруг которой бушует шторм, но не находил покоя. И странно было слышать мерный стук своего сердца — вечное напоминание о том, что ты смертен.
Здесь, на горном склоне, среди своей родни, он как никогда хорошо осознал это.
Поле боя было усеяно зря загубленными жизнями.
Дварфы изменили ход схватки, Молотобойцы и Железоломы волной хлынули с низких холмов, сминая скелеты и разлагающиеся тела марионеток, поднятых некромантами фон Карштайна. Каллад воткнул знамя в землю и кинулся в гущу боя, безжалостно работая топором, прорубая себе дорогу сквозь гнилую плоть и хрупкие кости. Ураганом смерти несся он по полю, Разящий Шип поднимался и падал, рубил и рассекал, проламывал черепа мертвецов и вспарывал плоть упырей. Дварф сражался с неистовством прирожденного убийцы. Мертвецы грудами валились к его ногам. Он зарубил пятьдесят, шестьдесят, больше врагов, сбившись со счета под нескончаемым напором рвущихся вперед вражеских сил. А мертвецы и проклятые шли и шли, ряд за рядом, волна за волной.
Дважды цепкие руки тащили его к земле, и дважды дварфу удавалось подняться и отбиться от зомби.
Мертвецы отступили, лишь когда Раззак послал в бой все передвижные боевые машины — гигантские колесницы, снабженные катапультами и огнеметами, изрыгающими жидкое пламя, и передвижные пушки, и дробилки, стреляющие не стрелами, а серебряными дротиками, мгновенно сжигающими мертвую плоть. Баллисты метали в толпу врагов бутыли со святой водой и огромные камни, погибель скелетов.
Легионы мертвецов попятились. Пронизывающий ветер продувал поле, низкие, обремененные ливнем грозовые тучи ползли по небу.
В следующие часы живые отогнали несколько небольших групп неприятельских разведчиков, которых выдавала шаркающая походка. Дважды сталкивались Оттилия и Лутвиг, чьи люди накидывались друг на друга. Кровавый Граф испытывал противника, оценивая эффективность ответных ходов. После всего нескольких дней сосуществования в рядах живых царил полный разброд. С каждым поворотом событий люди сами ослабляли себя.
Лекари ухаживали за ранеными, но позаботиться о погибших живые не успели. Некроманты плели темные чары, вдыхая черную жизнь в павших и увлекая их в армию мертвых, пополняя орду фон Карштайна дварфами и людьми. Каллад в бою заработал жестокий удар в бок, смявший звенья его кольчуги. Он дышал с трудом, напряженно втягивая свежий воздух. Угрюмый хирург осмотрел и ощупал рану.
— У тебя ушиб легких и, похоже, сломано несколько ребер. Жить будешь. — Он прижал к ране припарку. — Подержи час, это снимет отек и уменьшит давление на легкие.
— Угу, час, только кто нам даст хоть минуту, — буркнул Каллад.
Он вышел из палатки лекарей и направился к лагерю дварфов, разбитому в стороне от ссорящихся людишек. По пути Каллад увидел Лутвига, альтдорфского претендента на императорский трон, поглощенного беседой с двумя весьма неприятными типами. Правитель что-то шептал солдатам, его прямые сальные волосы падали на впалые щеки. Потрясения войны отчетливо отпечатались на лице человека. В прошлый раз, когда дварф слушал речь преемника Людвига, тот был зажигателен, мужествен и властен, но ни одно из подобных определений не подходило сейчас этому усталому мужчине. Острые глаза Каллада заметили, как тугой кошелек украдкой перешел из рук в руки.
— Сегодня, — сказал один из незнакомцев тихо — вросший в землю Каллад едва расслышал его.
А солдат, видно опасаясь, как бы его не недопоняли, чиркнул пальцем по горлу, клятвенно обещая, что приказ об устранении будет исполнен.
Чьей же смерти так сильно желает Лутвиг, что нанимает солдат в качестве убийц?
Это, конечно, лишь половина вопроса, весь вопрос звучит чуть-чуть иначе: чьей смерти из тех, кто находится здесь, так сильно желает Лутвиг, что платит за убийство?
Ответ один — Оттилии.
Оттилия встречает в штыки каждое движение Лутвига и насмехается над его лидерством. Такое пренебрежение, естественно, задевает честолюбивого правителя.
Неужто этот так называемый герой Империи настолько труслив, что решился на покушение?
— Приближается гроза, — сказал подошедший к Калладу Груфбад Стальной Кулак.
Каллад посмотрел на катящиеся по небу черные тучи и снова перевел взгляд на Лутвига и наемников.
— Ты прав, друг мой. Ты прав.
Крики грянули перед рассветом:
— Оттилию закололи!
— Убийство!
Ей перерезали горло во сне. Камергер нашел женщину в постели, на пропитанных кровью простынях. Старика разбудили звуки борьбы, доносящиеся из шатра госпожи.
Негодяи не избежали правосудия, один валялся мертвым, распростершись перед кроватью ее величества точно в пылкой молитве, второй наткнулся на патруль. Руки его были в еще теплой крови. Убийца ничего не отрицал, лишь улыбался, глядя на восходящее солнце.