Дон Педро

Шопперт Андрей Готлибович

Аккуратно. Патронов-то кот наплакал. Затаив дыхание, Брехт выцелил офицера. Бах. И нет его. Упал на только начавшую зеленеть травку. Напрасно японская мамаша ждёт сына домой. Бах. Рядом лёг отдохнуть ещё один офицер. По зданию вокзала от дальних укреплений продолжал строчить пулемёт, и кроме него видны были и японцы, стреляющие из винтовок. Те были опаснее. Они мешали снайперам, запертым в зале ожидания, вести прицельный огонь. Расстояние метров двести. Но вот пулемётчик, скорее всего второй номер, которые эти кассеты вставляет, приподнялся, чтобы заменить ящик с патронами. Бах. Низко. Пулю к земле притянуло. Брехт всё же не самый меткий стрелок в полку, такие уникумы встречаются, что белку не в

глаз, а в задницу застрелят в прыжке. Полковник попал вместо головы в живот пулемётчику. Получилось даже лучше. В японском пулемётном расчёте три человека. Вот тот, который командир и корректировщик и сунулся к катающемуся по земле товарищу, перекусившему свинцом. Бах. Этого пуля продырявила совсем кособоко. Косоруко. Попала в предплечье, и он свалился рядом с неуспокоившимся товарищем. Совсем хорошо, от бруствера со шпалами отделился офицер, виден был красный контрпогон. Бах. Мимо. Бах. Куда-то попал. Свалился. К офицеру опять кто-то ломанулся. Бах. Всё. Обойма кончилась. Минус четыре.

И в это время дверь распахнулась. На пороге со штыками направленными на, только начавшего подниматься Брехта, возникло двое японцев. Блин блинский увлёкся охотой. Повезло в одном. Арисака так и осталась, просунутой в кошачье отверстие, и когда один из японцев дёрнул дверь сильнее, то несильно пусть, но ударил прикладом винтовки брехтовской второму японцу по ногам. Отвлёкся, вскрикнув товарищ, и дал возможность Ивану Яковлевичу вынуть из открытой кобуры Кольт и выстрелить в него. Бабах. Блин. Громко. Страшная вещь этот М1911. Японца снесло. Второй японец. выстрелил. Брехту обожгло бедро, но рассматривать рану времени не было. Бабах. И второго японца вынесло в открытую дверь. Брехт перекатом ушёл в сторону стола и вовремя, прямо там, где он только лежал, пуля выбила щепку из пола. Бабах. Невидимый раньше японец возник в проёме двери. Ну, да как возник, так и исчез. Пуля сорок пятого калибра или 11,43x23 мм – это вам не кот начхал. Это целый слон чихнул.

Дверь по-прежнему была открыта, но больше в неё никто не вбегал. Можно было и оглядеться. Долгунов, прикрыв голову руками, лежал под столом. Уже хорошо. Жив. Шевелится. Двое диверсантов сидели под окном и перезаряжали карабина. У Лёхи на руке левой расплывалось уже большое чёрно-красное пятно. Плохо. Но не смертельно. Так, теперь на ногу взгляд. Ёкарный бабай. Так можно и от потери крови умереть. И начинала боль волнами накатывать. Вытащив индивидуальный пакет, Иван Яковлевич соорудил себе повязку повыше раны и саму рану перемотал прямо по штанине бриджей, некогда стриптизом заниматься.

– Что там? – окликнул бойцов, те за это время очередные пять патронов сожгли и вновь сели перезаряжать. Надо будет подумать об усовершенствовании Арисаки. Магазин бы, хотя на десять патрон. Чего раньше не подумал. У него оружейников больше чем в Туле и все умней. Самых умных специально сажали.

– Отходят. Отбились, тащ полковник. Только я последнюю обойму вставил, – как-то лихо-весело откликнулся Леха. Как фамилия, смешная какая-то? Точно – Западловский.

– Отставить пальбу. Беречь патроны. Западловский, давай сюда, перевяжу.

– Так вы сами ранены, тащ полковник. Нужно штаны снять и перевязать по-настоящему, неуклюже на коленях подполз раненый Лёха.

– Не бывать такому, что полковник РККА перед японцами без штанов бегал, – попробовал пошутить Брехт. С трудом получилось. Ногу жгло огнём. Серьёзно ранили. Чёрт. Так ведь и заражение может начаться. Потом гангрена, потом ампутация. Есть плюсы. Инвалида, наверное, не расстреляют через год, когда в армии чистка начнётся.

Плюнул Иван Яковлевич на боль в ноге, разрезал ножом гимнастёрку на диверсанте и, осмотрев рану, решил, что жить будет. Перевязал. Красноармеец кривился, но молчал.

А вот самому выть хотелось. И завыл бы, но в это время на столе застрекотал телеграф. Долго стрекотал. Все сидели затаив дыхание, вслушиваясь в точки и тире. Вот, Брехт точно не различал, которая из попискиваний точка, а которое тире. Нет слуха. В смысле не Паганини. Как с таким слухом песни Высоцкого перепевать. Неправильный он попаданец.

Замолк музыкальный аппарат.

– Не томите, Иван Фёдорович, что там? – поторопил поправляющего пенсне телеграфиста.

– Если коротко, то всё плохо. – Кашлянув, сообщил Долгунов.

– Мать их. А поподробнее.

– В Забайкальске будут через три часа. Посоветовали держаться. В плен не сдаваться. Подпись – армейский комиссар 2-го ранга Аронштам.

– Лазарь Наумович! Хороший совет. Пока разгрузятся, пока эти шесть километров проедут. Танки, небось, ждать будут. Часов пять. Нет. Следующая атака будет последней. Как ни прискорбно это звучит, – Иван Яковлевич подполз к ножке стола и опёрся о неё спиной. Затем аккуратно вытянул раненую правую ногу и достал из кобуры Кольт.

– А мне пистолет дадите? – как сквозь вату донеслось из-под стола.

– Нет, Иван Фёдорович. У нас не бойцы слабое звено, а патроны. В этом взводе все Ворошиловские стрелки. Пусть уж они стреляют. А это так. Когда сюда басурмане ворвутся… Жизнь подороже отдать. – Хотя, никому её отдавать Ивану Яковлевичу и не хотелось. Самому нужна.

Событие пятнадцатое

– Давай сверим часы.

– Давай. У меня – за 9 тысяч баксов.

– А у меня – за 10 тысяч баксов. Твои отстают.

Есть такая штука хитрая – клепсидра. Часики такие водяные. Видел в какой-то передаче про древних греков Иван Яковлевич. Или про римлян? Не суть. Капают капельки и переполняют хреновину. Не было. Часов у Брехта не было. Потерял. Утром же были. Полз, скорее всего, когда по перрону в эту комнату и потерял. Сунул сейчас руку в карман, а брегета от Карла Фаберже нет. Прямо обидно. Их в мире не лишку. Гордился раритетом и берёг. Сломались, так нашёл во Владивостоке лучшего мастера. А тот отказался, типа, не на это я пойтить никак не могу. Не по мне девайс. Не осилю. Боязно. Пришлось опять через Трилиссера добывать из лагеря часового мастера и забирать к себе в военный городок. А по освобождению. Направить его в новую артель Дворжецкого по производству часов наручных из запчастей, присылаемых из САСШ.

Так про клепсидру. На счастье заблокированных в вокзале красноармейцев и железнодорожников, пошёл дождь. И не капать нудно начал, а пошёл от души. Не летний ливень, но всё же. Теперь японцы поджечь здание вокзала зажигательными пулями точно не смогут. Да, про клепсидру. Дождь проникал через разбитое окно. Косой был с приличным ветром и заливал подоконник, а с подоконника капельками капал в миску от кота Лукомора оставшуюся. Специально Иван Яковлевич подставил, когда струйка вода стала подбираться к раненой ноге. Капало в миску споро. Несколько минут и полная. Приходилось её поднимать и выплёскивать наружу. И сожалеть о дорогих и раритетных часах.

Долго сидели. После крайней атаки японцы и китайцы затихарились. Постреливали изредка, так, чтобы о себе напомнить. Капелька, а значит и секунды капали, и у Брехта даже надежда затеплилась, что не рискнут японцы, будут артиллерию ждать. А наши возьмут раньше успеют. Ну, уж тогда он им покажет. За все эти мучению ответят. Харбин назад возьмут и русским городом снова объявят. Нда, какая блажь в голову придёт. Рана давала о себе знать всё больше и, похоже, температура начала подниматься. Хреново. От слова совсем.