Донские казаки в борьбе с большевиками

Поляков Иван

Фактически на равных основаниях существовало два штаба: один Походного Атамана, так сказать, боевой и другой – во главе с полк. Генерального штаба А. Бабкиным – войсковой, со старыми своими функциями. Из-за невозможности разграничить точно круг ведения одного от другого, постоянно происходили шероховатости и трения. В результате – значительная часть дорогого времени терялась на то, чтобы разобраться – какого штаба касается затронутый вопрос. К этому, конечно, прибавлялось обычное в таких случаях явление – антагонизм между этими учреждениями и желание каждого, придравшись к чему-либо, спихнуть с себя работу, передав ее в другой штаб. Такую бумагу, как телеграмму или донесение, касающееся боевых столкновений, легко было определить, что она должна идти в штаб Походного Атамана, в частности, оперативное отделение. Но гораздо больше было вопросов, каковые, по существу, могли быть отнесены и к одному и к другому штабу, иначе говоря, частично затрагивали оба эти учреждения. В таких случаях начиналось бумажное творчество. Ни один из штабов не желал брать исполнение целиком на себя, предпочитая вместо этого отписываться и изощряться в виртуозности канцелярского языка. И вот вопрос, требующий нередко срочного исполнения, попав в штаб Походного Атамана, одним из начальников отделений переправляется в

Войсковой штаб, причем, конечно, нумеруется, заносится в исходящий журнал, запечатывается и передается для отправки, иногда ошибочно на почту (хотя оба штаба были в одном и том же здании), чтобы через день-два вернуться обратно в то же здание. В Войсковом штабе какой-нибудь досужий начальник отделения, усмотрев, что это касается штаба Походного Атамана, кладет резолюцию: «В штаб Походного Атамана по принадлежности»; проделывается опять длинная процедура, и через несколько дней бумага снова у нас. Тогда, отстаивая престиж своего учреждения, а главное – самолюбие одного из начальников отделений, спешили сделать доклад начальнику штаба, естественно, в такой форме, что-де это – не наше дело. Последний, по недостатку времени или не разобравшись как нужно, подписывает готовый уже ответ, и все опять едет по старому пути, чтобы через некоторый промежуток времени вернуться назад с новой резолюцией начальника Войскового штаба. Все очень довольны, что дело перешло в «высшие сферы», и каждый уверен, что начальник за него постоит и в обиду не даст. Когда же, наконец, после длительной бесцельной переписки, волнений и ненужных докладов, сопряженных с огромной потерей времени, приходили к какому-либо решению, то оказывалось, что обстановка настолько уже изменилась, что вопрос отпал сам собою.

Для характеристики работы штаба приведу хотя бы только такой случай: помню, после долгих настояний мне, в конце концов, удалось убедить мое начальство в необходимости соединить штаб с войсковыми учреждениями, расположенными частью на окраинах, военными телефонными линиями. Телефонного имущества было достаточно, но не хватало шестов, каковые можно было заменить жердями, имевшимися в изобилии у города. В обычных условиях вопрос, казалось бы, решался быстро и просто: необходимое для нужд обороны было бы реквизировано. Однако практика того времени установила нечто иное и довольно уродливое. Жерди нужны были нам – штабу Походного Атамана, но хлопотать перед городской Управой о разрешении их использовать почему-то обязан был Войсковой штаб, каковому я, в свою очередь, обязан был письменно доказать, для какой цели и почему необходимо нам указанное имущество. Применять реквизицию военное командование избегало, дабы окончательно не испортить и без того натянутые отношения между штабом и городским Управлением, расцениваемым штабом достаточно «революционным». Переписка длилась несколько дней, но без всякого результата. Видя, что этим способом толку не добьешся, я, исполняя в это время обязанности 2-го генерал-квартирмейстера, на свой риск приказал офицеру с несколькими казаками отправиться на грузовике на городской склад и силой забрать жерди. Интересно то, что сторожа склада не только не протестовали, но, наоборот, сами помогали казакам при погрузке, а городская Управа на мои действия никак не реагировала, очевидно, признавая это совершенно нормальным явлением. Я привел только этот случай, каковой, к сожалению, далеко не был единичным. Подобные несуразности встречались на каждом шагу и явно обнаруживали непонимание Донским командованием требований обстановки и переживаемого момента. Столь же примитивно велось дело и в оперативном отделении штаба, где ни его начальник подп. Роженко, ни 1-й ген. – квартирмейстер, ни сам начальник штаба полк. Сидорин не знали ни количества войск, ни их точного расположения, ни их боеспособности, ни их нужд. События на фронте, боевые столкновения, наступление и отход частей – все развивалось и шло само собой, независимо от влияния штаба, а скорее по милости случая и счастья.

Известный легендарный донской партизан полк. Чернецов, стяжавший громкую славу и одним своим именем вызывавший у большевиков панический ужас, погиб 22 января близ хут. Гусева от руки изменника подхорунжего Подтелкова [11] , будучи окружен большевистски настроенным сводно-казачьим отрядом под начальством войск, старшины Голубова [12] .

Сведения об этом в штабе первое время были неопределенны и разноречивы. Обаяние этого Донского героя было настолько сильно, что долгое время не хотели верить в его гибель, все надеялись, что каким-то чудом он уцелел, и спасся. Но мало-помалу полученные донесения и рассказы очевидцев подтвердили его смерть, внеся большое уныние и поколебав дух как военного командования, так и всех защитников Дона. Гибель степного богатыря была незаменимой потерей для Дона. С ним терялась последняя опора независимости и свободы Донского края. Достойных Чернецову заместителей не нашлось. Партизанские отряды войск, старш. Семилетова, прапорщика Назарова, есаула Лазарева, сотника Попова и др. оказались гораздо слабее.

11

Подтелков – подхорунжий Лейб-гв. 6-й Донской батареи. С началом революции быстро усваивает ходячие большевистские лозунги и начинает постепенно подбираться к власти. В феврале месяце 1918 г. становится президентом «Донской Советской республики». Когда весной 1918 года разрослось противобольшевистское казачье восстание, он из Ростова бежал в центр области и у хутора Пономарева был захвачен вместе с двумя своими помощниками и 73 казаками его конвоя. По получении об этом донесения, было решено не доставлять его в Новочеркасск, а судить на месте. Полевой суд, состоявший исключительно из рядовых казаков, приговорил Подтелкова и его помощников к повешению, а 73 казака к расстрелу. Казнь была приведена в исполнение немедленно в присутствии хуторян. Характерно, что среди судей были казаки, чьи сыновья находились в конвое Подтелкова.

12

Донской казак по происхождению. Окончил Донской кадетский корпус и Михайловское артиллерийское училище. Служил в донской артиллерии, а затем ушел в Томский университет, где считался крайних правых убеждений. В дни войны вернулся на службу. Неглупый, лично храбрый, алкоголик, с большими наклонностями к авантюризму, он с началом революции, видимо, задался целью стать «красным донским атаманом» и с неутомимой настойчивостью начал проводить в жизнь свой замысел.

Не стесняясь в средствах, он добивается популярности и влияния среди части казачества, склонного к усвоению большевизма, и в дни Каледина увлекает за собой небольшое количество казаков, составляет из них «революционную ватагу» и с ней ведет борьбу против Донского правительства. Как известно, борьба кончилась самоубийством атамана Каледина и падением Новочеркасска. Но мечта Голубова не осуществилась. Атаманом он не стал. Звезда Голубова стала закатываться. Большевистские главари потеряли в него веру. Голубов заметался и начал сдавать позиции. Последняя его попытка поднять казаков против пришлого элемента (им же приведенного), захватившего власть в области, окончилась убийством Голубова в станице Заплавской казаком Пухляковым. Так кончилась мятежная жизнь красного донского главковерха.

Задачей партизанских отрядов было не допускать большевиков в Новочеркасск, боем отстаивая каждый шаг.

Кучка верных долгу офицеров, кучка учащейся молодежи, несколько казаков, не изменивших присяге, – вот все, что защищало Новочеркасск и поддерживало порядок в городе, кишевшем большевиками. Иногда босые, плохо одетые, плохо вооруженные, без патронов, почти без артиллерии, они огрызались от навалившихся на них со всех сторон большевистских банд и таяли не по дням, а по часам.

Большевики, непрестанно усиливаясь, с каждым днем наседали смелее и энергичнее.

Не только все железные дороги из Европейской России в Новочеркасск и Ростов были в их руках, но они уже владели Таганрогом, Батайском, и ст. Каменской, где образовался военно-революционный казачий комитет и где была штаб-квартира Подтелкова и К°. Особенно сильно напирали красные со стороны ст. Каменской, стремясь постепенно изолировать Новочеркасск и превратить его в осажденную крепость.

Без ропота, с небывалым порывом, мужественно несли свою тяжелую службу донские партизаны, напрягая последние силы, чтобы сдержать этот натиск противника.

Ростовское направление прикрывалось Добровольческой армией, ведшей бои с большевиками на Таганрогском и Батайском направлениях. С других сторон Новочеркасск, в сущности, был открыт и легко уязвим.

При создавшихся условиях всякая мысль о наступательной операции сама собой отпадала. Приходилось, стоя на месте, отбиваться, иногда уступая противнику, отходить понемногу к Новочеркасску, что грозило кончиться полным окружением. Стальное кольцо вокруг города постепенно суживалось, обстановка становилась серьезнее и безнадежнее. Положение осложнялось тем, что главный источник пополнения боевых частей – приток добровольцев извне совсем прекратился, просачивались редко только отдельные смельчаки.

Применить принудительную мобилизацию, хотя бы в районе, подвластном Донскому правительству, как я уже указывал, не решались. Оборону основывали на добровольцах, которых и штаб и Правительство настойчиво зазывали в партизанские отряды, выпуская чуть ли не ежедневно воззвания к населению. И грустно, и бесконечно жалобно звучал в воздухе призыв «помогите партизанам». Большинство обывателей уже свыклось с этим и относилось ко всему безучастно. А в Новочеркасске в эти дни на огонек имени Каледина и Добровольческой армии собралось значительное число людей разной ценности. Среди них были и люди достойные, убежденные, но были случайные, навязанные обстоятельствами, как ненужный балласт, в лице всякого рода отживших свой век антикварных авторитетов. В общем, были ценные работники и были люди личной карьеры. Вторые составляли своеобразную шумливую, резко реагирующую на всякие события клику, стремившуюся примкнуть к власти и во что бы то ни стало доказать, что до тех пор спасение России невозможно, пока не будет образовано Российское правительство и портфели поделены, конечно, между ними. Временами встречались фигуры известных политических деятелей (М. Родзянко, П. Струве, Б. Савинков, П. Милюков), прибывших на Дон спасаться от большевиков и неоднократно проявлявших желание вмешаться в дела донского управления.

Нервно бурлила городская жизнь. Сказывалась непосредственная близость фронта. Падение Новочеркасска становилось неизбежным, и эта грядущая опасность мощно овладела сознанием всех и насыщала собой и без того сгущенную, нездоровую, предгрозовую атмосферу. Все яснее и яснее становился грозный призрак неумолимо надвигавшейся катастрофы, и все сильнее и сильнее бился темп городской жизни, словно вертясь в диком круговороте. Какое-то отчаяние и страх, озлобление и разочарование и, вместе с тем, преступная беспечность, захватывали массу. Отовсюду ползли зловещие, тревожные слухи, дразнившие больное воображение и еще более усиливавшие нервность настроения. На улице, одни о чем-то таинственно шептались, другие, наоборот, открыто спорили, яростно браня Правительство, военное командование, как виновников нависшего несчастья. Гордо поднимала головы и злобно глядела чернь и городские хулиганы. А на позициях, неся огромные потери в ежедневных боях, число защитников непрерывно уменьшалось. Пополнений и помощи для них не было.

Между тем, в городе уже с пяти часов вечера трудно было пройти по тротуарам Московской улицы и Платовского проспекта из-за огромного количества бесцельно фланирующей публики. На каждом шагу, среди этой пестрой толпы, мелькали то шинели мирного времени разных частей и учреждений, то защитные, уже довольно потрепанные полушубки, вперемешку с дамскими манто, штатскими пальто, белыми косынками, составляя, в общем, шумную, здоровую и сытую разноцветную массу. Это были праздные, элегантно одетые люди, их веселость и беспечность никак не вязалась с тем, что было так близко.

Словно было два разных мира: один здесь – веселый беспечный, но в то же время трусливо осторожный, с жадным желанием жить во что бы то ни стало, а другой, хотя и близко, но еще невидимый, где порыв и подвиг, где лилась кровь, где в зловещем мраке ночи, беспомощно стонали раненые, где доблестно гибли еще нераспустившиеся молодые жизни и совершались чудеса храбрости и где бесследно исчезали, попадая в рубрику «безвестно пропавших». Чувствовалось, что люди как-то очерствели и нервы совершенно притупились. Уже не вызывал в душе мучительных переживаний унылый погребальный звон колоколов Новочеркасского собора, напоминая ежедневно о погибших молодых героях. Каждый день жуткая процессия тянулась от собора по улицам города к месту вечного упокения: несколько гробов, наскоро сколоченных, порой окруженные родными или близкими, а чаще безыменные, чуждые всем, под звуки траурного марша, сопровождались одиноко только Атаманом Калединым [13] .

13

А. Суворин. Поход Корнилова, с. 9.