Шрифт:
Старый ворон сидел на дереве и чистил клюв.
«Дядюшка ворон, дядюшка ворон! – раздался рядом писк. – Расскажи нам сказку!»
«Вот неугомонные!» – подумал ворон, тщательно счищая последние, видимые только ему пылинки с толстого носа. Нос, он же клюв, был предметом его особой гордости. Толстый, длинный и удивительно прочный, не раз выручавший старика в сложных жизненных ситуациях.
«Хорошо, хорошо,– снисходительно ответил ворон прервав свое занятие. – Только не вопите».
Воронята обступили дядюшку, тесно прижавшись к друг другу.
Непутевая сестра ворона, так он ее называл, была птицей недалекой, погруженной исключительно в радости (и не
«А теперь немедленно марш в гнездо! – скомандовал ворон закончив свой рассказ. – Мать вас там уже заждалась, спать давно пора!» И действительно, уже стемнело, и лес погрузился в ту особую ночную жизнь, которая бывает недоступна днем и не видима чужакам. Лес готовился ко сну. Подождав немного и убедившись, что все воронята добрались до места назначения, Ворон зычно и раскатисто каркнул и резко упал вниз, ударившись об землю.
«Ах, как славно!» – мужчина расправил затекшие слегка плечи и покрутил головой из стороны в сторону. Был он давно не молод, но все еще хорош собой, высокий и широкоплечий, и ничего не выдавало в нем ворона, кроме, пожалуй, черного, цвета вороного крыла волос , да длинного носа, который, впрочем, нисколько не портил его внешности.
«Мацко!» – услышал он из-за густых елок. На поляне появилась девушка, невысокого роста. «Мацко, мой Мацко, – нараспев приговаривала она, прижимаясь к мужчине. – Мой Мацко…» Ночь опустилась на лес, и разлившая тьма укрыла влюбленных от посторонних глаз. Ворон нахмурился. В молодом мужчине он узнал своего младшего сына , Мацко
***
«Бам, бам, поооодъем, поооодъем!» – густым тревожным басом удары набата растекались по округе. Но было поздно, огонь полыхал вовсю, жадные языки пламени лизали все вокруг. Горели нехитро построенные хаты бедняков, с соломенными крышами. Горели дома богатых крестьян, срубленных по солидному, как казалось, «на века». Горела деревянная церквушка. И даже погост был охвачен огнем, сжирая своим пламенем то, что и так уже истлело.
Люди метались охваченные паникой, и уже потеряв надежду спасти свое имущество, в отчаянии пытались спасти хотя бы то последнее, что еще оставалось у них – свою жизнь и жизни детей. Но все это было напрасно. Огонь плотно стоял кольцом, и к утру от селения почти ничего не осталось, кроме черного зияющего пепелища, с тлеющими углями.
Это пепелище вместо родного дома и увидела Аксинья, вернувшаяся с ночной прогулки рано утром.
***
«Ты нарушил закон, Мацко, и за это понесешь наказание», – отец стоял спиной к сыну, и только горделивая осанка выдавала в нем сильного и властного правителя. Мацко, любимый сын, и так глупо. Конечно, оставались еще племянники, кому можно передать бразды правления вороньим семейством. Но так много надежд Ворон лелеял в отношении Мацко, так много вкладывал в него, так заботливо и аккуратно учил его. «Ну что ж..», – отец смотрел в окно уже не столько с гневом, сколько с тоской и печалью. «Ну что ж», – повторил он, повернувшись лицом к сыну и будущей невестке». Аксинья стояла
«Ты больше не сможешь жить с нами, Мацко, как и твоя жена и дети. Как и обращаться в ворона. Отныне ты будешь жить как человек со всеми его слабостями. И дети твои будут прокляты до седьмого колена, и не смогут попасть сюда до тех пор, пока не пройдет положенный срок. Много поколений сменится, Мацко, пока среди твоих потомков найдется то чуткое сердце, которое услышит мой зов и сможет вернуться в утерянный мир. Много лет, Мацко. А пока этого не случится все поколения твоего рода не будут по-настоящему счастливы. Дети твои пройдут много дорог, но всегда и везде в сердцах их будет жить щемящая тоска по утраченному гнезду. Они будут понимать язык птиц и зверей, они будут видеть неведомое простым людям, и , иногда, слышать наши голоса. Но не смогут понять нас, и будут непоняты сами. Иди , Мацко, я сказал все.» – Ворон замолчал и уставился в одну точку.
***
Аксинья и Мацко вернулись к пепелищу, на котором уже собрались чудом оставшиеся в живых жители и, немного посовещавшись, решили обосноваться на другом берегу реки, в Залесенье. Так началась их новая жизнь.
Власий же, хоть и сердился на сына, нет – нет, да и делал круг над двором Мацко с Аксиньей. Он видел, как обустраивались сын с невесткой, как один за другим появлялись и подрастали детишки. Все они были разные, кто светлоголовый, в мать, кто темноволосый, в отца, но у всех их было общее, то , что неизменно радовало старого ворона – особой формы нос, точь-в-точь, как у самого Власия, когда тот принимал человеческий облик.
***
Шло время. Давно уже не было в живых самого Мацко и его верной подруги Аксиньи. Рассеялись по всему свету их потомки. Непохожие друг на друга, имели они и нечто общее. Своеобразной формы нос, приносящий девочкам столько неприятностей. И плещущаяся на глубине души тоска, которую внимательные взгляды могли видеть в собеседниках, даже во времена веселья и радости.
Никто уже не помнил ни этой истории, ни откуда пришли они в новые места. Казалось, будто так и было всегда. Жили, работали, встречались, создавали семьи и растили детей. Обычный жизненный круговорот. И только старый Власий ждал. Ждал, когда закончится срок и проклятие начнет терять свою силу. Ведь на исходе было триста лет и семь колен его сына появились на свет. Кто-то из них должен был вернуться в родное гнездо. Но кто?
***
Лето в тот год выдалось жарким. Шла война, грохотали взрывы, и земля рассыпалась под ногами от снарядов и мин. Взрывы были слышны так близко, что даже старый ворон заволновался. И хотя все его семейство легко переходило из реальности в тонкий мир, где ни пули, ни люди не могли причинить никому никакого вреда, все-таки на душе у ворона было беспокойно. Не любил он этого, насмотревшись на войны за почти тысячу лет своей жизни.
Обернувшись человеком и накинув на себя черный старомодный плащ, ворон отправился в лес.
Лес был изуродован. Выкорчеванные с корнем деревья лежали вповалку, задрав ветки к небу. Черный дым клубами поднимался откуда -то издалека. На опушке стояла Агафья, и сжав свой маленький старческий кулачок грозила им вслед улетавшей железной птице, бормоча никогда не срабатывающие проклятия. Агафия была местной знахаркой, и равных ей в знании травок , корешков и мастерства приготовления снадобий не было. Но вот в проклятиях старушка была не сильна, не давалось ей это ремесло. Поговаривали что пробовала она научиться скверным делишкам, а потом бросила, решив, что каждому свое.