Дорога домой
Шрифт:
Ладно, не имеет значения.
Ее слова, вместо того, чтобы убедить, казалось, взволновали его еще сильнее. Он запустил пальцы в волосы, а потом неожиданно повернулся к двери.
Я не могу… Я должен кое-что обдумать. Оставайся здесь столько, сколько нужно.
Саксон вышел, прежде чем она смогла окликнуть его, прежде чем действительно поняла, что он оставил ее. Входная дверь хлопнула до того, как она успела встать с кровати. Она уставилась на пустое пространство, где он только что стоял, и вспомнила какое-то потустороннее выражение его глаз. Очевидно, он был куда сильнее взбудоражен, чем Анна допускала, и у нее не было никаких догадок на этот счет. Саксон хранил свое прошлое в полнейшей тайне, так что она абсолютно ничего не знала о его детстве, и даже о том, кем были его родители. Если у него и была семья, то она о ней не знала. С другой стороны, почему она должна была о ней знать? В конце концов, у него была собственная квартира, и вся почтовая корреспонденция шла туда. И она не думала, что он дал им телефон своей любовницы, для того, чтобы они могли связаться с ним, если бы его собственный не отвечал.
Она окинула взглядом квартиру, которую два года считала своим домом. Она не знала, сможет ли оставаться здесь, пока будет подыскивать что-то другое, несмотря на его щедрое предложение. Заявив, что не хочет оставаться здесь без него, она сказала истинную правду. Вся квартира была наполнена его присутствием, и не столько какими-то вещами, сколько болезненно-острыми воспоминаниями, которые долго не исчезнут. Ее ребенок был зачат на той самой кровати, на которой она сидела. Она на миг подумала об этом и ее губы изогнулись в кривой и нежной улыбке. А может и нет. Саксон никогда не ограничивал их любовные ласки только постелью, хотя зачастую, для удобства, они ее использовали. Она подумала, что с тем же успехом это могло случиться и в душе, и на диване, и даже на кухонной стойке — как-то в один промозглый день он приехал тогда, когда она готовила обед, и не пожелал терпеть до ночи.
Эти дни ошеломительной страсти теперь были позади, и она всегда знала, что так и будет. Даже если Саксон отреагировал не так, как она ожидала, конец все равно был предсказуем.
Саксон шел. Он шел автоматически, бесцельно и бездумно. Его все еще трясло от двойного удара, нанесенного Анной. Он не мог привести в порядок мысли и обуздать эмоции. Он так долго контролировал каждый аспект своей жизни, наглухо замуровав в памяти все когда-то случившееся, что считал, что монстры укрощены, а кошмары потеряли над ним свою власть. Но для того, чтобы разрушить его обманчиво хрупкий мир, достаточно было узнать, что Анна беременна. И что она покидает его. Боже, она его покидает!
Ему хотелось воздеть кулаки к небу и проклясть все, что судьба сотворила с ним, но боль была слишком велика. Он бы скорчился на тротуаре и завыл, как бешеный зверь, если бы это хоть немного уменьшило муку, переполняющую грудь и разум, но знал, что это не поможет. У него было и могло быть одно-единственное пристанище — рядом с Анной.
Он не мог думать о будущем. У него не было будущего, у него не было якоря. Он отказывался представлять бесконечную череду дней, ожидающих его. Он не мог представить даже один новый день, не говоря о нескончаемой веренице. День без Анны? Зачем он нужен?
Он был не в состоянии сказать ей, как много она для него значит. Он мог признаться в этом только самому себе. Любовь, как он знал по собственному опыту, была лишь поводом для предательства и отступничества. Если бы он позволил себе полюбить, то сделал бы уязвимыми и разум, и душу. Никто не любил его. Никогда. Этот урок он заучил по самым ранним воспоминаниям, и заучил его хорошо. Его выживание зависело от твердой скорлупы безразличия, которую он нарастил, сформировав еще один защитный слой после слоя брони.
Так как же защита превратилась в тюрьму?
Жаждала ли черепаха освободиться от своего коробчатого панциря, чтобы беспрепятственно убежать? Вероятно, нет, но он оказался не настолько удачлив. Анна сказала, что любит его. И даже если это неправда, своим признанием она давала ему возможность еще какое-то время оставаться с ней. Если бы он отважился на это. Но он не мог, потому что это означало бы потерю нескольких слоев его брони, а такая перспектива наполняла его страхом. Страхом, заложенным в него в самом раннем детстве, и усилившимся за долгие годы жестокого обращения.
Когда Саксон оказался у дверей своей квартиры, он остановился, в замешательстве уставившись на нее, и не осознавая, где находится. Но вот до него, наконец, дошло, что он возле собственной квартиры, и что прошел несколько миль, добираясь до нее. Он стал рыться в кармане, разыскивая ключ.
Саксрн вошел, и квартира встретила его тишиной и застоялым запахом, без всякого намека на теплоту домашнего очага. Анна здесь никогда не бывала, и это чувствовалось. Он с трудом мог выдержать здесь какое-то время. Тут было пусто и темно, как в могиле, и он не мог привнести сюда свет. Единственным светом, который он знал, была Анна, а он согревался им так недолго, отдалив ее своим необузданной вожделением. Он не мог не распускать руки. Он занимался с ней любовью куда чаще, чем когда-то вообще считал возможным. Его плоть восставала снова и снова в жажде невероятной сладости погружения в нее и слияния их тел. Он сделал ее беременной и поэтому потерял.
Как он будет без нее? Без нее он не мог работать, его подмывало наплевать на контракты, на то, выполнена работа или нет. Пропадая на работе целыми днями, он трудился, зная, что она его ждет. Работая столь напряженно, даже если это и отдаляло его от нее, он тем самым обеспечивал возможность заботиться о ней, сделать так, чтобы она ни в чем не нуждалась. Каждый раз, когда он наращивал портфель ценных бумаг, учрежденный на ее имя, он испытывал глубокое удовлетворение. Может быть, подспудно считая, что эти настойчивые усилия привяжут ее к нему, покажут, что с ним ей будет лучше, нежели с кем-нибудь другим или самой по себе.
Даже на мгновение он не позволял себе подумать, что, возможно, она оставалась с ним только потому, что он обеспечивал ее финансовую безопасность. Если бы он подумал так об Анне, его жизнь лишилась бы смысла. Нет, он всегда знал, что она с неприязнью относилась к этой части их соглашения.
У нее не было никакой причины оставаться с ним. Если она, на самом деле, не любила его.
Впервые он позволил себе задуматься о том, что она сказала. В тот момент был не в силах это воспринять, но сейчас ее слова неуверенно порхали в сознании, как растерянные птички, боявшиеся присесть.
Она его любила.
Он просидел в своей квартире остаток дня и ночь, уйдя в себя слишком глубоко, чтобы нуждаться в свете или звуках, и в какой-то момент во мраке ночи преодолел внутренний барьер. Он чувствовал, что в отчаянной надежде хватается за самый слабый шанс, что нарывается на большие проблемы. Но суровая голая правда состояла в том, что поступить иначе он не мог.
Если Анна любит его, он не может позволить ей пойти на это.
Глава 4