Дорога из Кумарино в Прёт

Хмурой, нескончаемой пятницей уезжал я из Кумарино в Прёт. Не по делу и не просто так, а по какой-то непонятной тяге. Что-то меня влекло.

Сойдя, с тощим рюкзаком, с подножки маршрутки на привокзальной площади я уже собрался было идти к билетной кассе, как обнаружил, что стою аккурат в псиной блевотине.

Закурил. Задумался. Сколько раз уже я в неё ступал?

Собачья пасть кассы выплюнула клочок бумаги, извещавший о том, что место моё в микроавтобусе – тринадцатое, и что отшествие

его через час. А ботинки уже начинали вонять давешними собачьими харчами. Мухи роились возле обуви, то припадая к брызгам, то, при шевелении ногами, разом отлетая от них. Выглядела сия пульсация как бесконечная череда микровзрывов. Зреть их было занятно, а обонять нет. Купить воды для мытья башмаков, и пива для омовения души – это показалось мне разумной мыслью. Тем более, других и не было. Потому и направился я к шеренге тоскливых облупившихся ларьков.

В одном из них работала моя бывшая одноклассница Люська.

Вымыв обувь и глотнув из банки пива, я сообщил ей, что мол, поехал в Прёт, зачем, не знаю и, может быть, оттуда ломанусь автостопом в Крым. Или в Мурманск. Дескать, север-юг, какая разница. Нигде жизни нет, но везде живут как-то.

– Живут? Не пизди! Где ты видел, чтобы кто-то жил. Это не жизнь, а житие какое-то, – сообщила, жуя жвачку, Люська.

– Твоя-то точно житие, – подколол я Люську.

– А то! А так ты молодец конечно, чё! Сваливаешь.

– Так уж, какой раз, – отмахнулся я.

– Тогда не молодец, – согласилась Люська. – А я, вот мужа своего вчера отмудохала. Упырь ибо. Всю кровь из меня высосал…

– Так ты брось его.

– Кого?

– Упыря своего.

Люська взглянула на меня искоса.

– Нахрена?

–Что нахрена, – настала моя очередь недоумевать.

–Нахрена бросать?

–Ну, коли он упырь, брось его.

–Ой, а то другие не такие же! Еще хуже! Кругом одни упыри. Все только и делают, что кровь сосут. Мужья у жен, жены у мужей, дети у родителей, родители у детей.… И даже незнакомые и малознакомые люди друг у друга. Вот ты сидишь тут, сосешь пиво, а я у тебя сосу кровь. Чё ты ухмыляешься, слегонца, но подсасываю…

– Что еще умеешь подсасывать? –едва спросив, увернулся я от пущенного калькулятора.

– Допиздишь, будешь физраствор из капельницы сосать, – беззлобно сообщила Люська.

– Это потом. А я у кого кровь пью? – меня стала занимать забавная Люськина теория.

– Ты-то? – Люська задумалась. – Не знаю. Ты же у нас один, перекати-поле, оторви-да-выбрось… Ну не пьёшь, так будешь. Так жизнь устроена.

Объявили посадку. В микроавтобусе подбиралось общество: бородатый мужик с «Советским спортом»; девка с испуганным лицом; две, зло зыркающие, шуршащие бабки; клочковатый, бомжеватый, нервный мужичонка; ещё пассажиры.

Поехали. Я задумался. Глядя через запыленное заднее стекло с выведенной пальцем надписью «ьвобюл = ичах + ашаМ», я вдруг вспомнил прапорщика Зарембо, старшину нашей роты – заповедного баклана, крошившего башкой кирпичи. Он говорил нам, салагам-первогодкам:

– При стремительном наступлении, ушлёпки, нужно чаще оглядываться назад, чтобы узнавать, при отступлении, местность.

Вот и сейчас я глядел на дорогу, разбитую и кривую, с захламленными обочинами, неряшливыми остановками, тощими кустами, толстыми блядями, и не мог ее узнать. Сотни, тысячи раз ездил я по ней из Кумарино в Прёт и обратно. Знаю каждую выбоину, каждый дорожный знак – и вот не узнаю! И со всякой дорогой у меня так – тянется она, тянется, неохожая как беда и неотступная, как тоска, а приглядись – будто и не ходил вовсе.

– Слушай, дай пивка глотнуть, а? – клочковатый мужичок моляще на меня взирал. – Так болею, так накрывает. Дай, не в падлу?!

Я протянул ему едва початое пиво.

– Забирай!

Мне уже не очень-то и хотелось. А Клочковатый присосался жадно, аж защёлкали, сжимаясь от вакуума, стенки пивной банки.

– А ты куда едешь? – подлечившийся Клочковатый заметно повеселел.

–В Прёт.

– И я в Прёт! А зачем?

–К брату, – зачем-то соврал я ему, никакого брата у меня не было.

– И я к брату, -не унимался Клочковатый. – У него пасека. Не простая, однако. И мёд не простой. Братан – это хорошо! Это мы понимаем, это мы приветствуем…

Клочковатый глянул в опустевшую банку и вдруг пустил в неё длинную, от губы, слюну.

– Непростой медок-то, ох и непростой, – продолжил он так же вдруг, еще не оторвался от губы верхний край слюны. – Слышишь, собирают его не пчелы, а шмели его княжьи собирают.

Впереди кто-то хмыкнул.

– В натуре тебе говорю! – вполоборота, обращаясь ко всем сразу, сообщил Клочковатый. Затем он вынул из кармана носовой платок, запустил два пальца себе в рот, за щеку, пошевелил ими там, и вдруг вынул зуб.

Обтерев зуб его со всех сторон носовым платком, он споро вставил обратно. Поглядел затем на намокший от зубной слюны платок, разложил его на колене, любовно расправил, погладил пальцами узор по кайме.

– Носогреечка! – с каким-то неуместным тщеславным вещизмом заключил мой сосед, и убрал платок в карман.

– …ага, по услуге и заслуги, брательник их посылкой получил, в этом, как его, анабиозе, -продолжил Клочковатый, как ни в чём не бывало спустя минуту. – Они не в ульях живут, а на ветках, как птицы. А по утрянке, слышь, в дальний лес улетают, в самую чащобу, в самую тьму – и где-то там такой медок добывают, черный, пахучий: съешь ложечку и как попрет… Лучше, чем твои грибочки. Грибочки-распоганочки.

Я улыбнулся Клочковатому той сдержанной улыбкой, что вроде бы и позволяет держать внезапного собеседника на расстоянии, и, в то же время, не раздражает его. Ну а как ещё разговаривать с психами?

Конец ознакомительного фрагмента.