Дорога из пепла и стекла
Шрифт:
Однако, когда на седьмые сутки Ит немного очнулся, Рифат, кажется, слегка смягчился — если, конечно, это можно было так назвать. Сперва он сварил утром некое подобие каши из зерен танели (Скрипач узнал запах, и это его обрадовало — хоть что-то знакомое), потом предложил поесть Скрипачу, велел напоить Ита отваром, а затем сказал, снова на всеобщем:
— Надо вправлять нога. Чтобы могла ходить.
— А можно говорить на лаэнгш? — отважился, наконец, Скрипач. — Всеобщий трудно, непонятно.
До этого они общались на том подобии всеобщего,
— Знаешь лаэнгш? — удивился Рифат.
— Знаю, — ответил Скрипач. — Другую форму, но они похожи.
— Ты умная, — кивнул Рифат. — Это сложный язык.
— Умный, — поправил Скрипач.
— Умная, — резко произнес Рифат. — Не смей говорить о себе в мужском роде. Ты халвквина, как тебе не стыдно так себя вести?
— У нас все говорят о себе в мужском роде, — ответил Скрипач.
— Это очень плохо, это неправильно, — покачал головой Рифат. — Постыдно. Тебя ужасно воспитали. Сколько тебе лет?
Скрипач открыл было рот, но, к его неимоверному удивлению, Ит его опередил.
— Двадцать, — едва слышно произнес он. — Мне двадцать. Ей девятнадцать.
— Вы сёстры? — кажется, Рифат не удивился тому, что Ит вдруг заговорил. Зато Скрипач удивился, и так и замер — с открытым ртом.
— Да, — ответил Ит.
— Как тебя зовут? — спросил Рифат, повернувшись к Иту.
— Ит, — ответил тот.
— Ужасно, — поморщился Рифат. — А тебя?
— Скрипач, — ответил Скрипач.
— Так нельзя, — Рифат на секунду задумался. — Имя женщины, и имя халвквины должно быть мелодичным, или хотя бы заканчиваться открытым слогом. Тебя я буду называть Итта, а тебя Скиа. Это правильные имена, и не очень редкие.
— Хорошо, — кивнул Скрипач. Он уже понял: лучше согласиться. Ит прав, он повел себя верно. В ситуации, подобной той, в которой они оказались, лучше соглашаться, потому что Рифат непредсказуем, с него станется выкинуть их обратно, на берег. На верную смерть — если ему что-то всерьез не понравится.
— Тебе нужно вправить кость, — Рифат повернулся к Иту. — Если не вправить, ты не сможешь ходить.
— Боюсь, что не смогу, даже если вправить, — Скрипач видел, что говорить Иту трудно, но вмешиваться не рискнул.
— Время рассудит, — пожал плечами Рифат. — Если ты сумела остаться живой после таких побоев, то, возможно, сумеешь потом и ходить. Как знать. Плохо то, что ты очень слабая, а терять время нельзя, потому что кость срастется неправильно, или не срастется вообще, если ждать дальше. Вправлять больно. Ты можешь не выдержать.
— А эти корни? — Скрипач кивнул в сторону ковшика, стоявшего на своем обычном месте возле очага. — Они не помогут?
— Это не лекарство, — покачал головой Рифат. — Это годится только для сна, чтобы спать крепче. Лекарств нет.
— Почему? — спросил Скрипач.
— Ты слишком любопытна. Здесь ничего нет, — по всей видимости, Рифат решил, что разговора не будет. — Всё равно, надо пробовать. Скиа, иди к морю, ищи крепкие прямые ветки. Итта, тебе надо будет поесть, потом поспать, чтобы были силы. Вечером будем делать.
— А если не делать? — спросил Скрипач. Он уже стоял у двери. — Если сейчас просто дать ему… простите, ей немного выздороветь, а потом отвезти туда, где есть помощь?
— Для неё здесь нет помощи, — отрезал Рифат. — Иди. И заодно собери плавник, какой увидишь. В доме холодно.
Ит, вопреки опасениям Скрипача, выдержал. Правда, после экзекуции, в которую превратилась попытка вправить перелом, он пролежал в отключке почти сутки, но, когда пришел в себя, на боль не жаловался, и, кажется, чувствовал себя сносно. Впервые за эти дни они, наконец, сумели поговорить — Рифат, убедившись в том, что хоронить в ближайшее время никого не потребуется, снова куда-то ушел, и они остались одни.
— Рыжий, что с рукой? — спросил Ит. — Может, тоже попробовать вправить?
— Там нечего вправлять, — покачал головой Скрипач. — Каша. Мясорубка. Пальцы не чувствую, кисть тоже. Судя по тому, что я вижу, даже репозицию осколков сделать не получится.
Руку он за эти дни наловчился подвязывать, прижимая к телу, чтобы поменьше двигалась — но всё равно, нет-нет, да слышался при движении отвратительный звук, крепитация, когда осколки тёрлись друг об друга. Предплечье, плечо, и ключица болели непрерывно, и в покое, и в движении, но постепенно боль становилась меньше, или же Скрипач к ней как-то притерпелся.
— Н-да, — Ит вздохнул. — В некотором смысле, нам повезло, кажется.
— В каком это некотором? — нахмурился Скрипач.
— Эмболия, сепсис, — Ит вздохнул. — Сам понимаешь, умереть у нас было очень много возможностей. Но мы ими почему-то не воспользовались. Так, ладно, про это потом. Ты хоть что-то помнишь?
— Локацию Киую, — Скрипач задумался. — Картон на полу, с рисунком. Темноту. Это всё. А ты?
— Я тоже, — ответил Ит с досадой. — Ты ничего не замечаешь? — вдруг спросил он.
— Что именно? Ты о чём? — не понял Скрипач.
— Когда Рифат спросил про возраст, я ответил, что мне двадцать, — сказал Ит. — Посмотри теперь внимательно на меня. И на свою руку, которая целая. Правда, не замечаешь? Ну?
— Чёрт… — только и смог сказать Скрипач.
— Вот-вот, — кивнул Ит, и закрыл глаза. — В том и дело.
Скрипач подошел к Иту, сел рядом, и вгляделся — впервые за эти дни. Раньше у Ита была седина в волосах, не очень много, но — была. Виски, например, были седыми, пусть и не полностью. Была сеточка морщин у глаз, постороннему взгляду почти незаметная. А сейчас… не смотря на ужасающее общее состояние можно было разглядеть признаки, про которые они оба уже давным-давно позабыли. Никакой седины. Молодая кожа, чистая, без единой морщинки. И — руки. Руки, которые всегда первыми выдают возраст.