Дорога к людям
Шрифт:
— Наврали на золотых работников! — кричит Семен Борц.
И вдруг отменяет все договоры по социалистическому соревнованию. Профком ощетинивается — это еще что за выходка со стороны партийца?
— Рву бумажное соревнование! — отвечает Борц и первый в бакинских нефтяных районах доводит план до буровой. Он разбивает прежнюю махину промысла на три цеха — глубоко-насосный, компрессорно-эксплуатационный и цех перекачки нефти. План цехов Борц разносит по буровым и заново начинает соревнование. Промысел берет разбег снова.
Все, буквально все, становятся ударниками.
— Хитрецы, —
Он зовет промыслового статистика. Они шепчутся с ним ночами, возятся с картонными карточками.
И когда один из слесарей приходит жаловаться, что работает он много, а получает мало, Борц вдруг заявляет:
— Знаешь, дружище, давай-ка я переведу тебя на сдельщину. Жалованье ты огребаешь по три рубля пятьдесят в день. А по сдельщине выйдет тебе ровно девяносто копеек.
И слесарю показана была его личная карточка, как бы фотография рабочего дня, где увидел он всю свою ленивую, нерадивую работу. А ведь был вроде передовиком в соревновании. Так Семен Борц разоблачает показное, бумажное соревнование.
Борц знает всех, писал я тогда. И всем друг, он работал с каждым в буровой, в реве фонтанов. И вот он спокойно маневрирует людскими ресурсами промысла. Возможность аварии, прорыва, катастрофы всюду предотвращена у него опорой на людей надежных, испытанных в боях за нефть. Каждый на своем участке становится человеком ответственным, командиром.
— Что значит единоначалие? — спрашивает Борц. — Это значит, что каждый из нас — начальник в своей работе.
Сам Борц, красный командир, вспоминает в Сураханах свой фронт. Он переносит фронт двадцатого года в девятьсот тридцатый год.
— Что такое? — спрашивает он у рабочих.
Они отвечают, что фонтан засорен подземным песком, администрация запретила прочищать: опасно. Рабочие, в общем, недовольны такой административной осторожностью.
— Конечно, глупости! — кричит инженер. — Выдумали опасности во время прорыва.
Он обращается к коммунистам, собирает вокруг себя комсомольцев, вместе с ними колдует в онемевшей буровой и пробивает пробку. Свирепеющая с каждой секундой нефть бьет в лицо, в глаза, в рот. Борц и смельчаки добровольцы гонят трусов, сменяют друг друга под нефтяным ливнем, принимают на свои спины хлещущие недра. Через шесть часов все они, с обвисшими от страшной усталости руками, идут через промысел и встречают комиссию специалистов.
— Мы идем исследовать пробку, — говорит комиссия.
— Откупорена ваша пробка, — отвечает Борц и выдавливает нефть из ослепших глаз. — Можете записать в протокол...
Какая же сила помогала таким инженерам, как Борц? Все та же. Главная. Решающая. Люди! Влюбленность в людей.
О Семене Борце можно рассказывать много. Это боец, революционер, коммунист, инженер нового, советского склада. Таких выдвигала жизнь на заре пятилеток. Инженер он божьей милостью, знаниями, талантом, и все-таки главное в нем — безграничная вера в людей, работа с людьми, восхищение ими. Правда, не забудем, что было ему кем восхищаться. Он оказался в ту далекую пору в среде закаленного, дружного, доблестного рабочего класса Баку... Помню свою короткую, скромную телеграмму,
Начало великих работ, трудное, сложное, как начало всякого наступления, и в самом деле часто напоминало сражение — с его воодушевлением и опасностями, с его жертвами и победами. Особенно это относится к огнедышащему нефтяному Баку. Тут все чревато бедствием, взрывами, пожарами, и в те ранние годы мы в центре города не раз слышали зловещий гул укрощаемого где-то фонтана, долгий, бесконечный шум, напоминавший о том, что взбесилось чрево земного шара, что днем и ночью, порою неделями напролет, черные, задыхающиеся от густой едкой нефти люди ведут геройское единоборство с недрами. Все мы, и взрослые, и мальчишки, знали в лицо Мамиконяна, с восторгом и страхом бежали за его машиной в минуты тревоги, — начальника пожарных команд «Азнефти» знала вся страна, так велика была его слава и так понятна всем опасность пожаров на Апшероне, насыщенном скрытым, затаенным огнем. Теперь-то люди совладали с этой опасностью, почти устранили ее новой техникой, железной дисциплиной — всем, что человек может противопоставить слепой и часто жестокой природе нефтяных месторождений.
А тогда... А тогда свои герои нужны были всюду, как нужны они на фронте, в бою.
У промысловой конторы стоит ослепительная машина. Сам Баринов, начальник «Азнефти», приехал из Баку на пятый промысел. У Борца где-то у черта на куличках громыхает поспевший фонтан. Туда нужно срочно перебросить флянцы. Нет грузовика. Надменный, скучающий, сидит шофер на блистательном «паккарде» Баринова. Через минуту он стоит на земле, обескураженный, и смотрит, как сидящий за рулем Борц на щегольском автомобиле перебрасывает к ревущему фонтану свои многопудовые ржавые флянцы.
Вечером Борц разговаривает с Бариновым,
— Что ж ты государственную машину ободрал? — спрашивает начальник бакинской нефти.
Борц смотрит на «паккард». Вид у того действительно неказистый. Борц выхватывает из кармана пятьдесят рублей и дает Баринову. Он считает, что большего ремонт обивки не стоит. А пятьдесят рублей — это все же меньше, чем сотни тысяч рублей — цена спасенного фонтана.
— Рискованный парень, — высказываются стоящие рядом рабочие и при укрощении следующего фонтана заимствуют у инженера его умение рисковать.
И вот в самые трудные дни лихорадивших Сураханов у Борца вдруг смолкает на промысле самый надежный, мощный фонтан. В конторе собирается глубокомысленная комиссия. «Причины неясны, необходимо длительное изучение...» — записывает секретарь в графе «Слушали».
А Борц проводит свой выходной день на промысле. Возле больного фонтана его уши терзает катастрофическая тишина.
Теперь-то можно без волнения и тревоги вспоминать те времена, рубеж между двадцатыми и тридцатыми годами, когда возникала неотступная необходимость форсировать «осветление» программ нефтепереработки, другими словами, резко увеличить производство «светлых» нефтепродуктов, нужных моторам. С крестьянской лошадки страна пересаживалась на тракторы и автомобили.