Шрифт:
Зов моря
“Скользнувший по тебе луч неведомого может запустить необратимый процесс в твоей жизни, но ты не будешь об этом знать, пока не встанешь перед фактом. Будешь ли считать это наказанием или подарком свыше – решать тебе”, – так сказала мне мама три года назад, когда мы сидели на пустынном берегу моря, встречая рассвет. Вспомнила я эти слова после ее смерти. Врезавшись в мое подсознание, они не давали покоя.
Приподнятое настроение несло меня, гнало подальше от дома, как воздушный шар, подхваченный лёгким ветерком.
День казался особенным хотя бы потому, что на пути я не встретила никого идущего, ехавшего и просто стоящего у обочины. Безоблачное небо поднялось невероятно высоко. Светило солнце, давно высушив грязные лужи на асфальте. Все, мимо чего я проходила, было обыденным, привычным и надоевшим, серым и некрасивым. Срочно хотелось перемен.
Проходя мимо дома отца Анатолия, я затормозила от вязкого чувства сомнения. За мной кто-то наблюдал. Оглядевшись и заглянув через низкий забор в его двор, я уверенно пошла дальше.
К слову, несколько месяцев назад отец Анатолий со своей многочисленной семьей приехал в наш маленький город на службу в одну из церквушек. Человек он простой, частенько бывал нервно-хамоват с прихожанами, и иногда от него потягивало винишком. Видимо, поэтому его приход сильно поредел и теперь состоял из близ живущих старушек. Но мне новый батюшка пришелся по душе, потому как я ходила в храм редко, и каждый раз он внимательно выслушивал мои вопросы и не удручал нравоучениями. Наверное, поэтому я всегда была рада видеть его.
– Ты первая! – равнодушно объявила строгая крашеная дама у входа в автобус, выискивая мою фамилию в мятых лоскутах бумаги. Ее настроение отпугивало.
– Мне можно выбирать место? – радостно рванула я к открытой двери после того как швырнула рюкзак в багажник. В салоне манила ярко-красная ковровая дорожка. Да и сам автобус выглядел как инопланетный дирижабль на огромной пустой площадке старого автовокзала.
Дама промолчала, уставившись в записки, и я опять очутилась в липком сером облаке растерянности. Теперь оно дразнилось, дергая меня, как капризный малыш маму. Я прислушивалась к даме, ожидая ответа. Кто-то занял за мной очередь, и тут же полетели расспросы. Стали знакомиться.
Все пассажиры принесли приподнятое настроение.
– Что вы стоите? – бросила крашеная дама, когда возле автобуса скопилось несколько женщин. Мы вскочили в него и растворились среди уютных сидений.
Я облегченно выдохнула. Передо мной в два лобовых стекла открывалась вся панорама. Первые места мне нравились еще с детства. Всю школьную пору я провела за первой партой, в гуще событий. Сейчас вновь почувствовала себя первоклассницей, которая хотела попасть туда, где никогда не была, но много слышала и представляла. Ерзая на двух сидениях, я пыталась устроиться поудобнее, ведь впереди долгий ночной переезд. Приготовилась жадно впитывать впечатления от путешествия, и поэтому настроилась не спать.
Урчание мотора и легкое покачивание расслабило, и я повесила куртку-ветровку на крючок. Из кармана торчала маленькая бутылочка воды и край белой бумаги. На фоне черной куртки выглядело неряшливо, тем более что все могли увидеть это, но поставить воду, оказалось, некуда.
«Папа, убери это! Не буду брать. И не клади в карман…» Этот разговор повторялся в голове каждый раз, когда я бросала взгляд на куртку. Но папа молча положил туда кусок черного хлеба, замотав в лоскуток белой бумаги, и бутылку воды, а затем недовольно отвел глаза. Рюкзак был переполнен. Мне пришлось согласиться.
С папой мы жили вдвоем. Уже два года как после тяжелой болезни не стало мамы, и я смиренно тянула чувство потери и помогала скрасить одиночество папе. Он мало со мной разговаривал и все разрешал, но в этот раз заметно нервничал. Наверное, потому что была я еще несовершеннолетняя. Свои восемнадцать хотела встретить на море. Он отдал мне все сбережения и позвонил крашеной даме – своей знакомой. Она обещала за мной присмотреть.
– Скидываемся, – рядом взметнулась ладонь с двадцаткой, и потянуло нежным ароматом дорогих духов.
Подняв глаза на хозяйку пухленькой руки, я покачала головой.
– Баптистка, что ли? – красивые глаза молодой женщины резали насмешкой. Я иронично улыбнулась.
– Да! – согласилась, чтобы не оправдываться. В попойках участвовать не хотелось, поэтому опять погрузилась в состояние медитации.
Через час полупустая ровная двух полоска сменилась ухабинами и плотным потоком сельского транспорта, а шумная компания начала подавать голоса. Музыкальный аккомпанемент подключился позже, и толпе приходилось его перекрикивать. Вечерний полумрак заглядывал через огромные боковые тонированные стекла, подавляя во мне восторг и переводя внимание на небольшой участок освещенной дороги перед автобусом.
– Зина, успокой их, – строго и громко сказал водитель в белой рубашке и красном галстуке подошедшей крашеной даме, но она, легонько наклонившись к нему бюстом, хихикнула и, шатаясь, подалась обратно. Сидевший у дверей напарник обернулся, и я увидела его вытянутый профиль с приподнятыми бровями.
– Открой форточку, – сказал он и, покривив носом, чихнул.
Холод, как извивающийся змей, пошел шарить по сиденьям, что-то выискивая и вынюхивая. Его хвост шлепнул по лицу и исчез. Я посмотрела на куртку. Она качнулась. Подкралось беспричинное беспокойство.
– Сделай остановку! – вслед за вырвавшейся музыкальной паузой послышалось требование Зины, и компания потянулась к выходу, плотно сбившись у дверей.
Покачиваясь, наш дирижабль пронесся еще пару километров и, вкатившись на заправку, притих.
– Остановка двадцать минут, – объявила белая рубашка с красным галстуком.
Выходить я не спешила и пропустила игривый поток женщин. Последней выходила крашеная дама и бросила на меня равнодушный взгляд.
– Все хорошо?
Я торопливо кивнула в ответ.