Дорога к Зевсу

Азаров Алексей Сергеевич

— Нравится? — спрашивает Варбург равнодушно, убивая паузу.

Я киваю с видом знатока.

— Весьма эффектно. Луи тринадцатый?

— Мария Антуанетта, если угодно.

Сойдет и Мария. Важен не сам стиль, а нечто другое, угадываемое за ним… Райский уголок или бегство от дей­стви­тель­ности, от самого себя, войны и страха?

— Здесь очень мило, — говорю я. — Так о чем мы? Когда я приехал? Не слишком давно. У вас нет других вопросов?

— Нет, почему же. Зачем вы назвались Эрлихом? Штурмбанфюрер мертв, и вы кощунствуете.

Легкая угроза, едва уловимый намек заставляют ме­ня улыбнуться и беззаботно помахать рукой. До­став коробок, я прикуриваю и, дав спичке дого­реть, дую на нее, разгоняю тонкую, как нитка, струйку чада.

— Не начать ли нам? — говорю я по-английски. — С Эрлихом все понятно. Если помните, его имя должно было служить нам паро­лем.

Так мы договорились в Па­ри­же. Или нет? Только, умоляю, не ссылайтесь на слабую память.

— Паролем? Только для те­лефона, — говорит Варбург. — Про­должайте!

Английские фразы в его произношении звучат, как немецкие команды. Я прислушиваюсь к скрипу половиц за дверью и тычу пальцем через плечо.

— Если кто и искушает судьбу, так это вы. Зачем вам понадобилось вводить в игру четвертого? Горничная, вы, я — этим можно бы и ограничить круг. Я же не институтка, Варбург, и не теряю сознания при виде молодцов с парабеллумами под мышкой. Кто он такой? Ваш телохранитель?

— Мой племянник Руди. Он не опасен.

— Личная преданность, любовь к вашей персоне и все такое прочее? В вашем ли возрасте и при вашем ли опыте рассчитывать на это?

— Каждый рассчитывает на свое.

— Слишком глубокомысленно. Не прикажете ли понять что вы отказываетесь от сотрудничества? Если так, то вы действуете опрометчиво, Вар­бург, и забываете, что оно возникло на солидной базе.

— На какой именно?

Выходит, я не ошибся. Недели, лежащие между Парижем и Берлином, что-то изменили, и Варбург встречает меня в состоянии далеком от шокового. Или это только так кажется? Белое и золотое — башня из слоновой кости. Не она же в конце концов дает Варбургу сознание неуязвимости? Стены в два кирпича и стекло в окнах не слишком прочный щит, чтобы отгородиться им от всего и, уповая на бессмертие “духа”, ждать, что мир исчезнет, станет ирреальностью, скоротечной и призрачной, как сон.

 — Хорошо, — говорю я просто. — Давайте разберемся. Без абстрагирования и дипломатии по-делово­му… Вот вы спросили: “А на какой?” Продолжая ваши же рассуждения, за этим вопросом должен следовать другой: “А чем вы располагаете, Одиссей?”

— Чем же вы располагаете?

— Эрлих, Лизелотта Больц, Фогель и гауптштурмфюрер доктор Гаук.

— Три покойника и штрафник.

— А я и не звал их в свидетели. Просто мне хотелось напомнить вам об обстоятельствах, которые сами по себе подводят бригаденфюрера СС Варбурга под расстрел. В Париже…

— В Булонском лесу, вы хотите сказать?

— Не совсем. Меньше всего я имел в виду Булонский лес и архивы гестапо. Они были сожжены при отступлении, и я это знаю. Больше того, готов ручаться, что все материалы по делу Стивенса сгорели в первую очередь, об этом вы уж наверняка позаботились! Верно?

Гипсовая маска на лице Варбурга словно осыпается, сползает, обнажая розоватую кожу сорокалетнего человека, пекущегося о внешности и здоровье.

— Верно! Ну, и?..

— Архивов нет, но сама история слишком свежа, чтобы считать ее похороненной. В том и фокус! Хотите, напомню?.. Только вот что — сдается мне, что у Руди большие способности к подслушиванию. Вам это не мешает?

Мимолетная улыбка проскальзывает по лицу Варбурга. Жест, которым он отстраняет мой намек, учтив, так учтив, что выглядел бы театральным, если б я не догадывался, что бригаденфюрер и в самом деле совершенно спокоен.

— Не нервничайте, Одиссей. Излагайте вашу историю, но помните, что прием этот неоригинален и редко приводит к желаемому. Вы не увлекаетесь криминальными романами?

Я поудобнее устраиваюсь на банкетке и, затянувшись, упираюсь взглядом в боевые рожки на потолке. Дурацкий разговор начинает уводить нас в сторону. Варбург пытается запутать меня, заставляя решать попутные дилеммы и отвлекая от главного.

— Фразы! — говорю я. — Мы бесполезно расходуем время. Все, что умеете вы, умею и я ив иной обстановке с охотой порассуждал бы на тему о банальности приемов… Но… Не понимаю, какой смысл разыгрывать сверхчеловека? Чего вы этим добьетесь? Интеллектуализм и ирония хороши тогда, когда все взвешено и рассчитано и ты знаешь, что сильнее. В любом ином случае они оборачиваются против того, кто первым пустил их в ход.

— Нападаете вы. Я лишь обороняюсь.

— Опять фраза. Все проще, Варбург. В Париже вы отдавали себе отчет, что дело сложилось не в вашу пользу. Когда Эрлих первым почувствовал, что за Огюстом Птижаном стоят англичане, вы — именно вы! — толкнули его на авантюру.

Париж и Эрлих… Я говорю и вспоминаю — подвал в Булонском лесу, доктора Гаука и Фогеля, загоняющих

мне иголки под ногти; собственный истошный крик. Мне было чертовски плохо тогда: Эрлих видел во мне не Огюста Птижана, бедного студента, а эмиссара английской СИС и делал все, чтобы получить признание. Кто из них первым — он или Варбург — затеял комбинацию? Пожалуй, Варбург. Эрлих не был столь уж значительной фигурой в гестапо, чтобы на собственный страх и риск входить в сговор с англичанами… Что же было потом?.. Я дал показания, и Эрлих отвез Одиссея на конспиративную квартиру под присмотр Лотты Больц. Доктора оттяпали мне два искалеченных, гниющих пальца, и Эрлих нянчился со мной, стараясь вылечить и побыстрее включить в игру. Он все продумал и был уверен, что дело выгорит. Для Берлина готовилась версия, что майор Стивенс по кличке “Одиссей” согласен помочь гестапо внедрить своих людей в резиденту-ру: с этой целью ему устроят мнимый побег, а пока дают возможность удостовериться в искренности Эрлиха, утверждающего, что он и Варбург ищут контакта с будущими победителями… Это была тонкая игра с двойным смыслом, в которой Варбург держался чуть поодаль…

— Я жду, — напоминает Варбург — Какую авантюру вы имели в виду, Одиссей?

— С парижской резидентурой СИС. Эрлих раньше вас смекнул, что запутался. Вас не было тогда в квартире, когда пришел Люк и мы побеседовали откровенно. За пять минут до смерти Эрлих изложил на бумаге правду — о вас и о себе.

— Я помню этот документ. Он при вас?

— Нет. Но могу прочесть. У меня, знаете ли, отличная память, и я помню его наизусть… Так вот, в нем говорится следующее я, Карл Эрлих, СС штурмбанфюрер, в здравом уме и твердой памяти, заявляю, что СС-бригаденфюрер Варбург, учитывая обстановку на фронте, склонил меня к измене и сознательно использовал дело резидента СИС Стивенса, чтобы вступить в сговор с врагами империи. Под предлогом скрупулезной разработки резидентуры я по приказу Варбурга сна чала подверг Стивенса допросу третьей степени, а потом, удостоверившись, что он и под пытками не даст правдивых показаний, перевез Стивенса на конспиративную квартиру. Мне и Варбургу было важно знать, что Стивенс, если его арестуют по обвинению в контактах с нами, не назовет наших имен. Получив убедительные тому доказательства я, опять таки с ведома и согласия фон Варбурга, посвятил резидента СИС в детали нашего замысла. С одной стороны, мы, то есть гестапо, должны были в будущем получить от Стивенса третьестепенных сотрудников резидентуры, ликвидация которых доказывала бы руководству РСХА, что фон Варбург и я действительно проводим мероприятие на пользу рейха; с другой — и это было нашей основной задачей — мы тем самым оберегали резидентуру от настоящего разгрома и заручались гарантией, что в случае поражения Германии наши заслуги будут приняты во внимание союзным командованием. По приказу Варбурга я привлек к делу его любовницу, СС-шарфюрера Лизелотту Больц, поручив ей охрану и безопасность Стивенса на конспиративной квартире, и по тому же приказу скомпрометировал штурмфюрера Фогеля, частично раскрывшего наш план и пытавшегося ему противодействовать. Бригаденфюрер фон Варбург через посредство высшего руководителя СС в Париже Кнохена добился, чтобы Фогеля поместили в сумасшедший дом. Идя к цели, мы, то есть я и бригаденфюрер, не останавливались перед препятствиями, и единственное, что нас беспокоило, — вопрос о наличии у Стивенса связи с Лондоном. Я вывез его в бар “Одеон”, где обеспечил возможность созвониться с неким Люком и оповестить последнего об аресте. Тогда же Стивенс дал Люку директиву связаться с Центром и добиться, чтобы Би-би-си в передаче на Париж вставило фразу “Лондонский туман сгустился над Кардиффом”. Эта фраза имела для нас всех двоякое значение. Во-первых, она удостоверяла для меня и фон Варбурга подлинность Стивенса как эмиссара СИС; с другой стороны, она же, по нашей мысли, служила для Центра сигналом, что Стивенс хотя и арестован, но имеет возможность связываться с Лондоном и, следовательно, отыскал в СД надежных друзей. Я пишу этот документ на конспиративной квартире СД в присутствии Стивенса и Люка, приглашенного сюда по приказу Варбурга. Эта встреча организована, дабы мы могли договориться о дальнейшей совместной работе в пользу союзных держав. Я пишу, сознавая, что в будущем не смогу остаться тем, кем был до последнего дня, солдатом рейха, борцом за нацио­нал-социализм. Предлагая Стивенсу свое сотрудничество, я хочу, чтобы и тот, кто был инициатором моего падения, не остался в глазах соплеменников рыцарем и бойцом. Бригаденфюрер фон Варбург — вот имя этого человека. Именно потому вместо обычной подписки я добровольно составил настоящий документ. Дано в Париже… И так далее…