Дорога на Чанъань

Тублин Валентин Соломонович

С трудом оторвался он от воды. Кряхтя, встал, распрямился. Ласточки, вскрикивая, все носились и носились над водой. Голубело безмятежное небо. Но он видел сейчас другое небо и другую реку. Чанъань, Север, звал его. Та. м было сумрачное небо его родного края, и от этого края отделяло его десять тысяч ли. Десять тысяч ли по стране, охваченной войной, мятежами, смертью.

Безумием было стремиться туда. Здесь же было так хорошо, безмятежно, спокойно. «Останься, — шепнул ему голос. — Останься. Лучшего места тебе не найти».

«Не найти», — согласился Ду Фу. Это было верно. И так же верно было то, что скоро — очень скоро — он двинется в путь. Как это произойдет, он представлял смутно. У него не было

ни денег, ни платья, не было у него и осла, а без осла кто же пускается в дальний путь. И он был болен. И тем не менее он знал — скоро в путь. Случай поможет ему… Что-нибудь произойдет — ведь он должен ехать. И тут же он подумал: «А что, если…» Он облегченно вздохнул, засмеялся, сначала тихо, потом громче. Голос его и впрямь был похож на скрип мельничного колеса. Ласточки сердито взмыли в вышину, гулкое эхо повторило странный смех на том берегу. А он все смеялся. Да, да. Эта мысль, внезапно пришедшая ему в голову, и была как раз выходом из положения — да, да. И он снова смеялся, на этот раз уже от радости, и прозрачные старческие слезы текли из его воспаленных глаз. Еще несколько минут назад он не знал, принять ему настойчивое приглашение купца Чжун Вэя или нет. Теперь он знал, что примет его, да, обязательно. А вместо подарков и денег за свои песни потребует осла. Осел — вот что ему нужно, чтобы тронуться в путь. И он поедет в Чанъань. Скоро… Может быть, уже завтра.

Ду Фу закашлялся — и снова высокий противоположный берег повторил отрывистые странные звуки.

По ветхим сходням он перебирается на берег. Тут, вдоль берега, прямо от джонки, начинается тропа, по которой он быстро дойдет до ограды купеческого дома. Сегодня он споет свои самые лучшие песни, гости купца Чжун Вэя останутся довольны. И купец, разумеется, тоже, только сначала ему придется отдать старику осла. «О Ду Фу, — говорит он себе, — ты на старости лет становишься хитрым. Хитрым и недоверчивым, как лисица Гу».

И он смеется, довольный…

Так шел он по неприметной тропинке. Тяжело дышал, останавливался. Смеялся, кашлял, шел дальше.

Он был очень доволен собой.

На половине пути ему повстречались носилки почтенного купца.

Это был поистине счастливый день.

Как великолепно был убран дом! Как изысканно освещен сад… Благоухали цветы, фонари светили неярко и загадочно, и даже луна казалась привешенной на место расторопными слугами Чжун Вэя. Аромат приготовляемых яств разносился по всему дому, проникал в многочисленные комнаты, даже во двор, — у высокочтимых гостей невольно набегала слюна. А ведь гости были не из тех, кому приходилось заботиться о пропитании, совсем нет. Давненько уже в округе не собиралось такое изысканное общество. Здесь были и купцы, не без тайной зависти поздравлявшие своего более удачливого коллегу, и чиновники, и четыре офицера из соседнего гарнизона во главе со своим начальником, кавалером павлиньего пера третьей степени. Были здесь также два незаметных инспектора из управления податей, с которыми тем не менее все остальные гости раскланивались с преувеличенной любезностью.

И еще. один — самый почетный — гость. Из столицы. Его чин не произносился вслух, но и произнесенный про себя, в уме, он вызывал невольную робость.

Гость оказался в этих краях случайно, если смерть можно назвать случаем. Здесь жила его мать, и здесь она умерла… Он узнал об этом только тогда, когда инспекция палаты надзора прислала ему черный лист бумаги с белым драконом. Это означало приказ об отставке на три месяца, пока не кончится траурный срок. Теперь, по истечении этих трех месяцев, гость возвращался в столицу, где уже ждали его неотложные дела, и только униженные просьбы купца заставили его отложить возвращение еще на день. По правде говоря, ему и самому вдруг захотелось взглянуть на этих людей, столь отличных от круга, в котором ему приходилось вращаться в столице.

К тому же он был достаточно демократичен. Демократизм был сейчас при дворе в моде, он был важной частью внутренней политики нового императора — имелось в виду, что все должностные лица, независимо от рангов, вышли из народа и лишь временно, в силу необходимости, несут на себе тяжкое бремя пастырей. Поэтому будет интересно доложить императору о жизни провинциалов, это наверняка вызовет одобрение.

Провинциалы… Все эти купцы, кажущиеся себе такими важными господами здесь, в далеком и забытом всеми округе; эти чиновники седьмых и шестых разрядов, чьи мечты не поднимаются выше вороньего пера на шляпе, эти захудалые военные… Жалкое зрелище! И все же он согласился и не жалел уже об этом, ибо лишний раз почувствовал, на какую высоту занесла его судьба.

Приветливой и оттого еще более недоступной была вежливая улыбка гостя, когда он сошел с носилок. Красные шелковые одежды сразу выделили его из общего темно-серого одноцветья купеческих и чиновничьих халатов, на груди и спине в желтых квадратах красовались вышитые шелком фазаны — знак принадлежности к высшему? второму классу чиновников. Пряжка пояса сверкала золотом и алмазами, бросались в глаза также застежки чистого золота, украшавшие башмаки, искусно сшитые из кожи нерожденного теленка.

Гость занимал в столице должность главного секретаря министерства церемоний.

Он повел себя с той простотой, которая лишь подчеркивала высоту занимаемого им поста: любезно улыбнулся гостям и, сопровождаемый по пятам осчастливленным хозяином дома, прогулялся по парку. При этом он великодушно похвалил празднество, лукаво посмеиваясь в душе.

В парадной комнате уже были расстелены циновки… На столиках в специальных чашках уже дымился горячий суп из ласточкиных гнезд, обошедшийся хозяину в целое состояние, ибо отнюдь не одни гнезда требовались для этого блюда. Многие гости пробовали подобное лакомство впервые… Слуги вносили новые блюда, и подогретое вино в серебряных чайниках, и приправы, и закуски. В небо взлетели петарды, осветив на мгновенье лица гостей мертвенным жестким светом. Купец Чжун Вэй низко поклонился гостям, соблаговолившим, как он выразился, почтить своим высоким присутствием его убогое жилище. Еще более низкий поклон в сторону господина секретаря.

Вслед за этим купец хлопнул в ладони — да не побрезгуют высокочтимые гости теми скудными подарками, которые бедный купец просит их принять от всей души. За спиной каждого гостя уже стоял бесшумно появившийся слуга с подарком, завернутым в тончайшую бумагу. Легкий шелест… Господин секретарь, улыбаясь, разворачивает подарок. Возгласы изумленья; хозяин скромно улыбается: высшее качество не подвело. Столичный гость получил в подарок золотого фазана. Внутри сосуда было драгоценное розовое масло. Господин секретарь уже был доволен, что поддался чувству демократизма. Имя купца он отметил в своей памяти.

Гости, приглушенно гудя, рассматривали подарки. На столиках дымились новые соблазнительные блюда. Господин секретарь кончиками пальцев поглаживал золотого фазана.

Хозяин хлопнул в ладони трижды. Слуга поставил на ковер низенькую скамейку. Вошел Ду Фу. Он был в новом халате, лицо рассеянное, на гостей Чжун Вэя он не смотрел. Лишь краем глаза скосился на высокого гостя из столицы и тут же взглянул на него еще раз. И все. Больше он ни на кого не глядел.

Острый запах еды, наполнявший комнату, раздражал его. Сам он, как и полагалось певцу и рассказчику, уже пять часов ничего не брал в рот. Он сел на скамейку, устроился поудобней. Он должен был отвлечься от всего — от гостей, от запаха еды, от настойчивого взгляда столичного гостя с вышитыми шелком фазанами на огненно-красном халате. От самого себя.