Дорога на Ханаан
Шрифт:
Отмена института человеческих жертвоприношений выглядит как некий духовный прорыв, даже манифест, во всяком случае, как важный и серьезный шаг на пути становления так называемой антропоцентрической, «адамической» цивилизации.
Надо помнить, что в эпоху патриархов и даже гораздо позже «культ в Ханаане нередко был жесток и требовал крови детей, невинности женщин и добровольного изувечивания мужчин… Во многих местах найдены безобразные фитиши и идолы. В Мегиддо нашли в фундаменте стены сосуд с останками ребенка, очевидно, жертвы, принесенной при закладке. Подобные же страшные находки были сделаны в Иерихоне и Гезере». [194]
194
Б. А. Тураев, История Древнего Востока, стр. 162.
«Дабы понять все значение этого текста (о жертвоприношении Ицхака – Л. Г.), – пишет И. Тантлевский, – следует иметь в виду, что в ханаанейско-финикийской и пунийской среде имело широкое распространение жертвоприношение (сожжение) детей, обычно мальчиков в возрасте до шести месяцев, часто при угрозе военного поражения. Например, когда армия главы Сицилийского союза городов Агафокла (360–389 гг. до н. э.) подошла в 311–310 гг. до н. э. к стенам Карфагена, было сожжено более 500 детей, из которых 200 – сыновья знатных семейств – были определены властями, а около 300 было принесено в жертву богам добровольно. Детей не сжигали живыми, жертву сначала умерщвляли, а затем уже мертвую сжигали…». [195]
195
И. Р. Тантлевский, «Введение в Пятикнижие», стр.140–141.
Повесть о жертвоприношении Ицхака, вероятно, лежит в основе одной из глубочайших реформ в человеческой истории, которую знаменитый философ XIX века Серен Кьеркегор в трактате «Страх и трепет», в значительной степени посвященном трагическим событиям на горе Мория, формулировал как переход от эстетической стадии человеческого бытия к этической, от поиска наслаждений к исполнению долга, в том числе и семейного. Может быть, этот эпизод следует воспринимать еще шире: в контексте реформы семейных отношений внутри рода… [196]
196
Б. Тураев справедливо замечает: «…при безотрадности ханаанейской официальной религии предполагать существование более высоких течений возможно лишь при допущении в ней религиозной реформы».
Если Авраам отправился к горе Мория из Герара (где-то на полпути между Беер-Шевой и Газой), – местности, с которой связан предыдущий сюжет повествования – то, чтобы дойти до цели на третий день, ему пришлось бы проходить около 40 километров в сутки по горным тропам… Вернулся он из похода в Беер-Шеву, – это сказано определенно.
Когда происходили события в земле Мория? В Писании на этот счет конкретных указаний нет. Иосиф Флавий пишет, что Ицхаку в это время было 25 лет. [197] Однако и сам Флавий, и сказания Устной традиции связывают эти события со смертью Сары, а это значит, что Ицхаку было уже 37 лет. Вопреки всеобщему заблуждению перед нами отнюдь не отрок, а зрелый муж.
197
И. Флавий, Иудейские древности, стр. 43.
И что еще представляется существенным: в этом эпизоде Господь в последний раз обращается к Аврааму непосредственно и снова обещает умножить потомство, как звезды небесные и как песок на берегу моря, принести потомству ратные и духовные победы. «И благословятся в потомстве твоем все народы земли за то, что ты послушался голоса Моего». И никаких сомнений в истинности слов Бога не должно оставаться: Мной клянусь, – не правда ли, сильно сказано!
Дальше следует повествование о событиях, связанных со смертью Сары. Но прежде Автор Писания неожиданно возвращает нас к родственникам Авраама в Месопотамии. Речь идет о потомстве в семье брата Нахора и его жены Милки, в частности, об их сыне Бетуэле, судя по порядку перечисления, младшему, и дочери Бетуэля Ривке. Эта информация, преподнесенная вроде бы вскользь, между делом, будет иметь принципиальное значение для развития сюжета дальнейшего повествования.
Эпизод, в котором говорится о смерти Сары на 127-м году ее жизни, посвящен хлопотам Авраама вокруг похорон жены. Как мы помним, Авраам жил в Беер-Шеве. Сара же скончалась в Кирьят-Арбе, он же Хеврон, в земле Кнаанской неподалеку от территории, принадлежащей клану хеттов. Авраам обращается к сынам Хеттовым с просьбой о наделении его землей для погребения жены, называя себя пришельцем и оседлым. Хетты же в ответ величали его господином и князем Божьим, предложив на выбор лучшую из своих гробниц. Вероятно, речь идет о праве на безвозмездное пользование, что Авраама категорически не устраивало; судя по всему, его интересовала не только земля, но и статус землевладельца. Он настаивает, что земельные угодья, на которых расположится семейный склеп, должны перейти непосредственно в его собственность. Участок, как выясняется, он уже присмотрел: это местность Махпелла, расположенная неподалеку от Мамрэ – поле, а на нем пещера, которые находятся во владении некоего Эфрона, сына Цохара, судя по мастерству, с которым тот ведет переговоры, прекрасного торговца и дипломата.
Не смотря, что такие решения принимались лидерами общин крайне неохотно, хеттеянин Эфрон по каким-то причинам просто не может отказаться. Возможно, он боялся значительной военной силы, которой располагал Авраам, возможно, был связан с патриархом какими-то обязательствами. После того, как предложение хетта о «безвозмездном наделе» не прошло, он заламывает непомерную сумму, в надежде, что патриарх просто отступится от сделки.
В результате переговоров Авраам соглашается выплатить 400 шекелей серебра, сумму, которую некоторые авторы считают огромной. [198]
198
«Четыреста шекелей серебра представляли в те времена сумму астрономическую, на эти деньги можно было купить целые стада овец или, по меньшей мере, три таких участка земли», – пишут Люкимсон и Абрамович.
«Наемный работник зарабатывал порядка одного шекеля в месяц. Жилой дом стоил порядка трех-четырех шекелей… Когда Хеттская империя покорила государство Угарит, на побежденных была наложена дань в размере около 500 шекелей золотом, что составляло около 2500 шекелей серебром. Причем известно, что хетты хотели сначала получить несколько больше, но 2500 шекелей – это был тот максимум, который могло мобилизовать крупное и процветающее государство даже под угрозой военного разгрома»
(«Контекст», «Новости недели», 12.02.2004).
Возможно, «в результате инфляции» «курс валют» изменился, и со временем сумма в 400 шекелей перестала казаться непомерной. Еще долго серебро на Ближнем Востоке оставалось основным средством обмена – в виде брусков или колец. Нужно иметь в виду, что для мелких операций часто использовался свинец, а для особо крупных золото. Единицей веса был шекель (или сикль) – 8,4 грамм; 60 шекелей составляли мину – 505 грамм. Это древняя вавилонская традиция. Есть мнение, что у хеттов шекель и соответственно мина весили несколько меньше.
Из хеттских документов около XIII века до н. э.:
коза – 2/3 шекеля, овца – 1 шекель, корова – 7 шекелей, бык – 10 шекелей, лошадь – 14 шекелей, пахотный вол – 15 шекелей, мул (главное транспортное средство до верблюда) – 1 мина; один акр орошаемой земли – 3 шекеля, один акр виноградника – 1 мина; нарядная одежда – 30 шекелей…
(«Всемирная история», т.2, стр.241)
Скрупулезное описание торгов и сделки подчеркивает важность произошедшего события. Махпелла – первая земельная собственность евреев в Ханаане, не перед Богом, нет: Господь и так обещал всю эту землю потомкам Авраама, – а перед очами сынов Хеттовых, проще говоря, местного населения.
Пещеру Махпелла, «фамильный» склеп патриархов, где похоронены Авраам, Ицхак и Иаков, а также их жены Сара, Ривка и Лея, евреи почитают и сегодня как одну из главных святынь иудаизма. Доступ к ней, к сожалению, ограничен из-за того, что погребение расположено на территориях и используется мусульманским населением в качестве мечети. Хотя и во времена Иосифа Флавия в Хевроне показывали могилы патриархов «из прекраснейшего мрамора и искусной работы». [199]
199
И. Флавий, Иудейская война, стр.275.
Между событиями, связанными со смертью Сары, и кончиной Авраама нам представлен только один эпизод из жизни патриарха. Но зато – какой! Это самый большой и подробный сюжет саги об Аврааме, и в то же время он является завязкой новой истории из жизни потомков первого патриарха. И речь в нем идет о многомесячной брачной процедуре, инициированной Авраамом с целью женитьбы его сына Ицхака на невесте из родового клана в Северной Месопотамии. Авраам отправляет своего старшего раба (его имя в Бытии не приводится, но комментаторы традиционно идентифицируют его с Элиезером из Дамаска) на север к родственникам и при этом настаивает на особой клятве, которая описана следующим образом: «И положил раб руку свою под бедро Авраама, господина своего, и клялся ему…» (Б. 24;9). В чем же клялся раб? Ни при каких обстоятельствах он не должен взять Ицхаку жены из дочерей Кнаанейца; не должен и возвращать сына в Северную Месопотамию. Само собой понятно, что любой из отвергнутых Авраамом сценариев, осуществись он в реальности, полностью перечеркнул бы всю многолетнюю деятельность патриарха, все его беспрестанное служение Господу.
Караван, груженный подарками отправился в Арам.
После долгого пути у колодца управляющий Авраама встретил девушку, которая произвела на него самое благоприятное впечатление. Выяснилось, что это и есть Ривка, дочь Бетуэля, сына Нахора и Милки. Однако в повествовании появляется брат Ривки, Лаван, именно ему отводится решающее место в процедуре смотрин и сватовства. Очень важно отметить: окончательное решение отправиться к жениху, своему двоюродному дяде, в Ханаан принимают все же не родственники, а сама Ривка. Вслед за описанием встречи жениха и невесты в тексте следует фраза: и утешился Ицхак после матери своей… Стало быть, свадьба Исаака и Ривки произошла все-таки спустя относительно короткое время после смерти Сары.