Дорога на Порт-Артур

— ...Ну, подползаем мы ближе, глядим: немец-то не один, на дне окопа еще двое сидят. То ли чай пьют, то ли щи ихние, немецкие, хлебают. Мой напарник, значит, оробел и давай этак потихоньку назад загребать... Погоди, а это что у тебя в мешке?

— А шаньги... — Кремнев, солдат из новичков, подтягивает мешок к себе, боязливо косится на Тельного. — Из картошки маманя напекла.

— Так давай, угощай своими шаньгами, а то на тощой желудок рассказывать не могу...

— На, ешь, — Кремнев, судя по всему, малый не особенно щедрый на угощение, достает из вещевого мешка две помятые шаньги, нехотя, со вздохом протягивает Тельному.

— А еще там что у тебя?

— Вареные яйца.

— Сто лет не пробовал...

— Коли так, возьми одно.

— А старшому? В армии принято командиров угощать, товарищ боец.

Кремнев протягивает мне шаньги. И хотя я вовсе не прочь отведать домашней стряпни, отказываюсь от угощения: не нравится мне этот Кремнев, как не понравилась и его мать, крупная женщина в плисовом жакете, провожавшая сына на вокзале в Свердловске. Чем-то непохожа она была на других солдатских матерей. Никому из нас даже не сказала доброго слова на прощанье.

— Давай их сюда, старшой потом съест. Сейчас он важными думами занят. — Тельный завертывает шаньги в обрывок газеты и сует мне в изголовье.

Будь они неладны, эти шаньги. Хоть и картофельные, но испеченные на коровьем масле, они издают такой запах, что у меня слюнки подкатывают. Переворачиваюсь на бок, но от этого запах только усиливается: мой нос оказывается еще ближе к свертку.

— Ну, дальше-то что? Дальше?.. — Кремнев не сводит глаз с Тельного. — Взяли вы пленного?..

Чтобы не слушать болтовню Тельного, слезаю с нар И протискиваюсь к дверям теплушки.

— Так вот, — доносится до меня негромкий говорок Тельного, — вижу, напарник мой назад загребает. Сробел, значит. «Ах, ты, думаю, заячья душа, приказ не хочешь выполнять?..»

Кремнев сидит в ногах у Тельного, не сводя с рассказчика круглых совиных глаз, опушенных редкими белесыми ресницами. Его толстогубый рот широко раскрыт, подбородок, поросший тоже редкими и белесыми волосинками, приподнят кверху, руки домовито, по-хозяйски сложены на мешке с деревенскими припасами в дальнюю путь-дорогу.

Я знаю: Тельный врет, чтобы под шумок выцыганить что-либо съестное у Кремнева. Никогда он в разведку не ходил, даже до фронта не доехал.

Его ранило при бомбежке воинского эшелона где-то под Касторной летом прошлого года, почти в одно время со мной. Мы лечились с ним в госпитале, потом служили в запасном полку и вот вместе едем на фронт в составе отделения, обязанности командира которого я временно исполняю.

В маршевой роте не хватало сержантов, и меня, как фронтовика, поставили во главе пятерых солдат. Кроме Тельного, я никого из них почти не знал. Известны лишь имена, фамилии, отчества да годы рождения.

Тельный. Зовут Игнатом. Ему лет сорок. Профессии никакой не имел. Разнорабочий — записано в красноармейской книжке. Кремнев до призыва работал на валке леса. Самый старший в отделении — Иван Иванович Кузнецов. Ему сорок шесть. Партийный. Еще Таджибаев с Ахмедовым, мои ровесники. Они откуда-то из Средней Азии. Вот и весь личный состав временно вверенного мне стрелкового отделения.

Куда едем? Знаем. На фронт. На какой? Не знаем. А хотелось бы. Очень! Лучше куда-либо на юг. Плохо, если на север, в болота. Впрочем, там вроде бы без нас управляются. Бои, судя по сводкам Совинформбюро, идут на Свири. Уже освобожден Выборг. Осталось Заполярье. Нашу деревню тоже освободили, и все мои уже вернулись туда. Восстанавливают колхоз.

В дверном проеме на полу вагона, свесив ноги наружу, сидят Таджибаев и Ахмедов. Наша неразлучная пара, два на редкость исполнительных солдата. По-русски разговаривают плохо, и когда что-либо нужно усвоить в премудростях солдатского дела, кое-как объясняют друг другу.

Ахмедов, худощавый, стройный, заметив меня, подтягивается на поперечном брусе, которым перегорожен дверной проем, уступает мне место.

— Садитесь, товарищ командир. Смотри, солнце сегодня какой!

Да, день отменный. Если бы еще обедом накормили, тогда о лучшем и мечтать нечего.

Однако эшелон, как оглашенный, летит да летит на запад, и начальство при всем желании не может «урвать» у железнодорожников хоть часок, чтобы накормить нас.

Рядом со мной сидит Таджибаев, маленький, круглолицый, всегда улыбающийся, кареглазый паренек с белыми-пребелыми до голубизны зубами. Это с ним произошел почти анекдотичный случай, про который долго говорили в запасном полку.

Было объявлено, что в гарнизон прибывает генерал. То ли из штаба округа, то ли из самой Москвы. И что генерал будет ходить по землянкам, где мы жили, проверять внутренний порядок.

Все дневальные, в случае если дежурного по роте не окажется на месте, должны были докладывать генералу так: «Товарищ генерал, за время моего дежурства в такой-то роте никаких происшествий не случилось. Дневальный по роте рядовой такой-то».

В роте, в которой тогда служил Таджибаев, генерал (по планам полкового начальства) не должен бы быть. Но дальнейшее произошло вопреки желанию наших командиров: генерал из артиллерийского парка направился прямехонько к землянке той роты. Дежурный куда-то отлучился, и Таджибаев оказался один на один с высоким (в прямом и переносном смысле) начальством.