Дорога оружия (сборник)
Шрифт:
– Йоля…
– Дура ты, Йоля.
Девчонка всхлипнула и быстро утерла слезу. Седоусый тяжело вздохнул, всем своим видом демонстрируя, как ему не в радость глядеть на мучения несчастной Йоли.
– Не смотри так, папаша, – попросил Игнаш. – Не надо. Лучше объясни этой кочерге: попала она в такой переплет, что неведомо, доживет ли до вечера. Призренцы на нее глаз положили, а пушкари не хотят, чтобы призренцы ее спрашивали о том, где она ночь провела да почему. Так что если от меня сбежит…
Йоля украдкой сунулась к узлу на цепи, Мажуга коротко треснул ее по пальцам
– Если от меня сбежит, пушкари ее отыщут и втихую где-нибудь зароют. При мне быть – ей последняя надежда. А ты, кочерга закопченная, не трожь цепь, в ней сейчас твое спасение. Поняла, что ли?.. – Хотел добавить «дура», но увидел, что Йоля сейчас опять заревет, и передумал. Этой замарашке нынче и впрямь уже достаточно бед перепало. – Ну вот. – Он потер ладони. Теперь, когда отпала необходимость держать глупую девчонку, обе руки были свободны. – Поглядим, стало быть, твой товар. Топоры показывай, гвозди…
Сговорившись с седоусым торговцем, Мажуга отвязал цепь от кольца и замкнул на своем ремне.
Когда они с Йолей вышли из лавки, четверка, явившаяся с ними от управы, развернулась навстречу. Мажуга понял, что глядят не на него, а на новенькую блестящую цепочку, и, чтобы отвлечь внимание от воровки, бодро объявил:
– Кое-что разузнал!
Капюшоны качнулись в его сторону, глаза в круглых прорезях холодно поблескивали.
– Вон прилавок, там тетка обычно грибы продавала. Нынче утром не явилась. Мыслю так: она случайным свидетелем покражи оказалась, и вор ее того, прикончил.
Цепь брякнула, и, пока девчонка не сболтнула чего лишнего, Мажуга сказал:
– Йоля, ты же знаешь, где эта тетка живет? Веди нас к ней.
– Зачем цепь? – вдруг спросил призренец.
– А дура она, вот и приходится с ней так, чтобы не потерялась в большом городе, – спокойно пояснил Мажуга. – Йоля, деточка, не стой, веди нас.
Перед призренцами все расступались – и на торговой улице, и после, когда Йоля привела их в нищий квартал двумя уровнями ниже. Здесь и света было поменьше, и воздух спертый – в таких местах вентиляция едва работала. В грязи копошились оборванцы, к тусклым лампам поднимался вонючий дым дурман-травы. Стоило появиться стражам порядка в островерхих капюшонах, улица пустела, даже обкурившиеся нищие в лохмотьях – и те старались уползти в тень и забиться в щели, укрыться. Призренцы на ходу приглядывались и принюхивались, капюшоны так и ходили вправо-влево.
Йоля провела мужчин по темным переулкам и наконец указала дыру в стене, перекрытую хлипкой конструкцией из гнилых досок, которую дверью назвать-то было стыдно:
– Здеся вот.
Мажуга отступил в сторону – дескать, делайте чего хотите. Старший призренец толкнул дверь, осторожно заглянул. Обернулся и кивком позвал своих. Мажуга сунулся следом, встал на пороге. Курчан топтался у него за спиной. Внутри было темно, призренцы достали фонарики – в узеньких лучах света показалось нутро убогой дыры, которая служила жильем своре малолетних воришек. Посреди комнаты лежало грузное тело. Торговка грибами. Застрелена в упор. Поодаль еще два мертвых, помельче, – сотоварищи Йоли, конечно.
– Проверьте
– Проверим, – глухо ответили из темноты.
– Ну так мы пойдем, что ли? Теперь вам тут разбираться, а если какие вопросы – цех пушкарей ответит. Самоха из управления цехового. Так, что ли?
Призренцы не отзывались, они шарили по углам, переворачивали корзины со слизневиками, искали улики.
– Идем, Курчан, – позвал Игнаш, – нам здесь делать нечего.
– Дядька, снял бы цепь хоть с одной ноги, – попросила Йоля, – шагать тяжело.
– Сниму. После. А сейчас выведи нас отсюда, я этих мест не узнаю, изменился город. А ты, Курчан, шагай следом да карманы береги. Здесь народ вороватый проживает. – Когда пушкарь немного отстал, Мажуга склонился к девчонке и тихо сказал: – Дошло до тебя, что в Харькове тебе не жить? Твоей банды больше нет, сама видела. Держись меня и поживешь еще.
– Ладно, дядька, я уже совсем хорошая, ты меня только призренцам не отдавай.
– Не отдам. Теперь слушай. Мертвеца ты узнала, верно? Того, на носилках? Он с вашей старухой сговаривался, так?
– Ну.
– Он и убил здесь всех. А его приятель твоего дружка застрелил в управе. Если не дура, как ты говоришь, то смекай – всей вашей банде смерть готовилась. В Харькове тебе не выжить, а я увезу. Только помоги мне, расскажи все, что о покраже знаешь, какая у пушкарей готовилась.
– А я почем знала, что у пушкарей?! Этот, на носилках который лежал, он подрядил, сказал: на склад влезете, берите пару ящиков любых, хотя бы те, что ближе к дырке. За кажный ящик, сказал, три серебряка плачу. Он и лаз показал, и объяснил, куда ползти, какие повороты, какое там что. В лазе страшно было, крысы вот такие здоровущие, так и шмыгали взад-вперед, никого не боялись! Вот такие, мутафаги прям, а не крысы! Жирные – во! У нас бы их сожрали мигом, а там они никого не боялись! Значит, ход давно закрытый стоит и никак в него не влезть ниоткуда… ой!
Йоля увлеклась рассказом о жирных крысах и забыла про оковы – цепь зацепилась за что-то, дернула за ногу, и девчонка едва не полетела носом в пыль. Игнаш подхватил ее под локоть, удержал. Не выпуская его рукав, она зашептала в ухо:
– Слушай, дядька, я вспомнила! Этот мертвяк, вор пушкарский, я о нем кой-чего знаю! Давно! Ой…
– Что?
Йоля выпустила руку Мажуги и поглядела на него исподлобья:
– Отпустишь, если что важное скажу?
– Все-таки дура.
– Да что ж ты меня обзываешь, дядька? Умная я! И имя у меня…
– А ты меня дядькой чего зовешь? У меня тоже имя есть.
– Ладно, дядька Мажуга, могу и по имени.
– Это прозвище, а имя – Игнаш.
– Врешь ты, прозвище твое – Ржавый, это я скумекала ужо, пока в шкафе сидела и все слышала, что тот пропойца жирный своей бутылке рассказывал. Не дура я, понял?
– А если не дура, то могла б сообразить: если я тебя отпущу – пропадешь.
– Да ты отпусти – пропаду так пропаду. Тебе что за печаль? С чего ты обо мне переживаешь?