Дорога тайн
Шрифт:
Трехлетнее служение в рамках подготовки к священству называлось регентством; после этого Эдварду Боншоу надлежало еще три года изучать теологию. Рукоположение следовало за курсом теологии, напомнил себе Пепе, всматриваясь в молодого схоласта, который пытался отмахнуться от куриных перьев. А после рукоположения Эдварду Боншоу предстоял еще четвертый год теологии – притом что бедняга уже защитил кандидатскую по английской литературе! (Неудивительно, что он похудел, подумал брат Пепе.)
Но Пепе недооценил ретивого молодого человека, который, казалось, прилагал неестественные усилия, чтобы выглядеть героем-победителем в вихревом облаке куриных перьев. Действительно, брат Пепе не знал, что предки Эдварда Боншоу даже по иезуитским меркам представляли собой впечатляющую компанию.
Боншоу были родом из Дамфриса в Шотландии, недалеко от границы с Англией. Прадед Эдварда Эндрю эмигрировал в канадские Приморские провинции. Дед Эдварда Дункан эмигрировал в Соединенные Штаты – хотя и не совсем. (Как любил говорить Дункан Боншоу: «Только в штат Мэн, а не в прочие Соединенные Штаты».) Отец Эдварда Грэм двинулся дальше на Запад – на самом деле не дальше Айовы. Эдвард Боншоу родился в Айова-Сити; до поездки в Мексику он никогда не покидал Запада.
А как Боншоу стали католиками, знали только Бог и прадед Эдварда. Как и многие шотландцы, Эндрю Боншоу был воспитан в протестантстве; он отплыл из Глазго протестантом, но, высадившись в Галифаксе, Эндрю Боншоу был уже в тесных узах с Римом – он сошел на берег католиком.
Должно быть, на борту этого корабля, случилось обращение, если не чудо воскрешения из мертвых; да, во время трансатлантического перехода, видимо, произошло что-то чудесное, но, даже будучи стариком, Эндрю никогда не говорил об этом. Он унес это чудо с собой в могилу. Единственное, что Эндрю говорил о путешествии, – это что одна монахиня научила его играть в маджонг. Что-то случилось во время одной из их игр.
Эдвард Боншоу с недоверием относился к чудесам; при этом чудесное чрезвычайно интересовало его. Однако Эдвард ни разу не усомнился ни в католицизме, ни даже в необъяснимом обращении своего прадеда. Естественно, все Боншоу научились играть в маджонг.
«Кажется, в жизни самых истово верующих часто возникает противоречие, которое необъяснимо или просто не может быть объяснено», – написал Хуан Диего в своем индийском романе «История, которая началась благодаря Деве Марии». Хотя в романе речь шла о вымышленном миссионере, возможно, Хуан Диего имел в виду определенные черты Эдварда Боншоу.
– Эдвард? – еще раз повторил брат Пепе, только чуть менее робко. – Эдуардо? – на пробу добавил он. (Пепе не доверял своему английскому; он подумал, что, может быть, неправильно произнес имя «Эдвард».)
– Ага! – воскликнул молодой Эдвард Боншоу; затем без всякой видимой причины схоласт перешел на латынь: – Haud ullis labentia ventis! – приветствовал он Пепе.
Латынь Брата Пепе была на начальном уровне. Пепе подумал, что он услышал слово «ветер» или, возможно, множественное число этого слова; он предположил, что Эдвард Боншоу хвастается своим высшим образованием, которое включало в себя владение латынью, и что он скорее не шутил по поводу куриных перьев, реющих на ветру. На самом же деле молодой Боншоу цитировал надпись на своем фамильном шотландском гербе. У семейства Боншоу был свой рисунок в клетку – такой рисунок называется «тартан». Латинские слова на этом гербе Эдвард и твердил себе, когда нервничал или чувствовал себя неуверенно.
«Haud ullis labentia ventis» означало «не уступая ветрам».
Господи, в чем тут смысл? – гадал брат Пепе; бедный Пепе считал, что услышал на латыни что-то религиозное. Пепе сталкивался с иезуитами, которые слишком фанатично следовали житию святого Игнатия Лойолы, основателя ордена иезуитов – Общества Иисуса. Именно в Риме святой Игнатий объявил, что он пожертвовал бы своей жизнью, дабы уберечь от греха хотя бы одну проститутку на одну ночь. Брат Пепе всю свою жизнь прожил в Мехико и Оахаке; Пепе знал, что только такой сумасшедший, как святой Игнатий Лойола, был готов пожертвовать своей жизнью, дабы уберечь от греха одну проститутку на одну ночь.
Ступив на усыпанный перьями асфальт, чтобы поприветствовать молодого американского миссионера, брат Пепе напомнил себе, что даже паломничество может оказаться мартышкиным трудом, если его совершает глупец.
– Эдвард – Эдвард Боншоу, – сказал Пепе схоласту.
– Мне нравится Эдуардо. Это что-то новенькое – почему бы нет! – ответил Эдвард Боншоу, ошарашив брата Пепе тем, что неистово прижал его к себе.
Пепе был очень рад подобным объятьям; ему понравилась неподдельная экспрессивность американца. И Эдвард (или Эдуардо) немедленно начал объяснять свое латинское высказывание. Пепе был удивлен, узнав, что «не уступая ветрам» – шотландское изречение, не имеющее отношения к религии, разве что оно протестантского происхождения, предположил брат Пепе.
Молодой человек со Среднего Запада был определенно позитивной личностью с общительным веселым нравом – с личным обаянием, решил брат Пепе. Но что подумают о нем остальные? – спрашивал себя Пепе. По мнению Пепе, остальные веселостью не отличались. Он подумал об отце Альфонсо и отце Октавио, а особенно о сестре Глории. О, как их шокируют подобные объятья – не говоря уже о попугаях в пальмах на смешной гавайской рубашке! – подумал брат Пепе, хотя его она вполне устраивала.
Затем Эдуардо – как предпочел зваться уроженец Айовы – захотел, чтобы Пепе посмотрел, какому насилию подверглись его сумки, когда он проходил через таможню в Мехико.
– Только гляньте, что за кавардак устроили они с моими вещами! – взволнованно воскликнул американец, открывая перед Пепе свои чемоданы.
Для пылкого нового учителя не имело значения, что прохожим в аэропорту Оахаки были видны его развороченные вещи.
Пепе подумал, что, должно быть, в Мехико проверяющий таможенник не без чувства мести распотрошил сумки пестро одетого миссионера, обнаружив в них такую же нелепую одежду запредельных размеров.
– Такие элегантные – должно быть, новый папский выпуск! – сказал брат Пепе молодому Боншоу, указывая на дополнительную партию гавайских рубашек в маленьком развороченном чемодане.
– В Айова-Сити это модно, – сказал Эдвард Боншоу, возможно в порядке шутки.
– Вроде как пыль в глаза для отца Альфонсо, – предупредил Пепе схоласта.
Это прозвучало неправильно; он, конечно, имел в виду «как бельмо на глазу» – или, возможно, ему следовало сказать: «Эти рубашки будут выглядеть для отца Альфонсо как соринка в глазу». Но Эдвард Боншоу его понял.
– Отец Альфонсо немного консервативен, верно? – спросил молодой американец.
– Это еще мягко выражено, – ответил брат Пепе.