Дорога в ад
Шрифт:
Края изображения мерцали, так мерцает заклятье псиона. Любой другой псион в состоянии его обнаружить, если найдет время как следует присмотреться. Мираж зарябил, и мое сердце заколотилось, словно собиралось выскочить из груди и пуститься в пляс.
Сосредоточившись на этом, я перешагнула через увеличивающуюся лужицу растекшейся из-под двери воды, прыгнула - и врезалась в стену так, что отлетела назад, к каменному ложу, едва не потеряв сознание.
«Данте, ты идиотка», - сказала я себе, затрясла головой, чтобы прояснить мозги, в порыве безумного отчаяния протянула руку и, царапая когтями гладкий камень,
Он был гладким, твердым и - под завесой демонского морока - вполне материальным. Я взялась за ручку и поднялась на колени, прислушиваясь к мягкому плеску быстро прибывавшей воды. Завеса иллюзии над дверью - превосходный образец демонской магии, сочетавшей в себе жестокую насмешку, изысканную эстетику и практичность, раздвинулась, как только дверь распахнулась. Золотой шар на вершине купола потускнел, когда его свет упал в проем…
И коснулся ступеней. Лестница, ведущая вверх.
Я всхлипнула от облегчения и принялась карабкаться на четвереньках, не обращая внимания на царапины от шероховатых камней. Нож слегка постукивал по каждой ступеньке, пока я не догадалась подняться на ноги, после чего припустила по лестнице бегом. Мое сердце колотилось от напряжения. Позади остался ужас холодных каменных каверн, неумолимо заполнявшихся водой, смешанной с прахом Сефримеля. Вкус этого праха все еще ощущался на моих губах, как горькое вино.
Лестница была узкой и темной, золотистый свет, пробивавшийся снизу, меркнул по мере того, как проем заполнялся водой. Если бы я могла остановиться, то легла бы прямо на твердые ступени и попыталась чуточку отдышаться. Но нет, я неслась вперед, чтобы удержаться на ногах, не поскользнуться и не съехать по скользкому камню вниз.
Пальцы на бегу судорожно сжимали теплую пульсирующую рукоять ножа. С каждым ударом этого пульса в мою руку вливался болезненный, лихорадочный жар. То, что нож вытянул из Сефримеля, питало меня выверенными дозами, как управляемая таймером капельница. В бытность мою человеком и наемницей я пару раз получала тяжелые ранения, и мне приходилось делать инъекции болеутоляющего из аптечки первой помощи. Ощущение было схожим. Я помнила о боли, знала, что ресурсы организма на исходе, что еще немного, и мышцы начнут рваться, сосуды - лопаться, но продолжала бежать.
«Не надрывайся, Дэнни. Полегче».
Я не могла. Вместе с водой снизу поднималась тьма, слышались хлюпающие звуки, и хотя я знала, что это вода плещется о ступени, воображение рисовало мне мягкие шлепающие по воде ступни. Еще до того как померк последний проблеск и поле зрения заволокла мягкая, словно вата, непроглядная тьма, моя грудь сжалась в подступающем приступе клаустрофобии. Мне не хватало воздуха. Что толку, даже если я спасусь от подземных вод? Я все равно утону во тьме: несчетные тонны земли и камня над моей головой просто выдавят из меня жизнь своим чудовищным весом.
«Сосредоточься. Надо сосредоточиться. Другого выхода нет».
Это я знала. Я споткнулась, ободрала колени и с противным стуком приложилась головой к стенке, да так, что перед моими изголодавшимися по свету глазами вихрем закружились звезды.
«Не трусь, Дэнни. Хватит дергаться. Соберись с силами».
Я лежала на ступенях, мое тяжелое дыхание разносилось по узкому каменному колодцу. Так, наверное, дышит изнемогающий зверь, попытавшийся вырваться из ловушки: он просто ждет, когда его прикончит болевой шок или потеря крови либо подойдет и пристрелит милосердный охотник.
Клаустрофобия навалилась на меня, неодолимый ужас вытеснял последние остатки здравомыслия. Ощущение было такое, будто я снова угодила в Риггер-холл, в подвальную клетку, где научилась бояться замкнутого темного пространства. Здесь куда хуже, чем в лифте, поскольку нет никакого выхода.
Мое левое плечо полыхало мягким жаром. Я подумала, что такому жару впору светиться, я уставилась в потолок. Острые каменные края врезались мне в бедро и в затылок.
«Секундочку. Но ведь я вижу!»
Я шевельнулась, и свет тоже переместился, упал на камень. Мягкие плещущиеся звуки слышались все ближе.
«Ты прямо как тот демон, умерший и затопивший свое жилище».
Эта мысль была неприятной, пугающей, но при этом смешной, она подняла мне настроение, встала тонкой и ненадежной преградой на пути нарастающей истерии. Я опустила голову, и свет опять переместился.
Это яростно полыхал мой изумруд. Когда я медленно шевелила головой, наблюдая за пятном света на стене, оно тоже перемещалось. Спектральная иллюминация, слишком сильная для какого-то камушка в щеке, омывала ступени. На щеке, вызывая привычный успокоительный зуд, бешено извивались знаки татуировки, глаза обжигали горючие слезы. Я заморгала, чтобы от них избавиться. Как только появился свет, мне удалось глотнуть воздуха.
«Вставай, Дэнни».
Желания встать не было. Хотелось полежать и отдохнуть.
«Останешься на месте - утонешь. Вставай. Иди».
Я не могла. Мне хотелось расслабиться, подождать, пока восстановится дыхание, и тогда уже идти дальше. Как только схлынет ужас.
«Если так, Люцифер уже победил».
Низкий голос звучал безжалостно. Беспощадно. Это не был чужой голос, подталкивающий меня к действию, бессознательно используя знакомый тон. Он хотел внушить мне, что я здесь не одна.
«Неужели ты позволишь ему взять верх?»
– Заткнись!
– прошептала я.
– Ну-ка, на хрен, заткнись!
«Ты можешь смириться с этим, Дэнни. Признать, что это выше твоих сил. Ты ведь лишь человек. Нет ничего постыдного в том, чтобы признать поражение. Он дьявол, этим все сказано. Он всегда побеждает. А тебе остается лежать здесь и хныкать. Ну, хватит. Наверху свежий воздух. Вставай, кому сказано!»
Мягкое хлюпанье звучало все ближе. Затопила ли вода мозаики, с которых темные глаза Инханы созерцали теперь мрак, а не медленное течение времени и шаркающую походку своего а'нанкимеля?
Послышался жалобный стон - как оказалось, мой. Лежу на ступеньках и скулю, как забившаяся в угол, насмерть перепуганная зверюшка! А вода, в отличие от меня, поднимается.
«Лежишь, ну и лежи».
На сей раз в низком голосе звучало презрение. Я была противна самой себе. Нож гудел в моей руке. Хлюпало и плескалось все ближе.
– А ну вставай!
– прошептала я.
– Вставай, дура!
«Раз я говорю вслух, значит, я дышу».
Я попробовала. Ноги отказывались повиноваться. Мышцы дрожали от напряжения, нервы бунтовали, одурманенные ужасом.