Дорога в Монсегюр
Шрифт:
Внизу кто-то начинает наигрывать на дудочке средневековую мелодию. Вечер постепенно наливается синевой, появляются звезды, под стенами и башнями медленно включается подсветка. Теперь замок золотой, а небо – темно-синее. И дудочка внизу.
Моя душа сыта.
Светлый замок графов Фуа в окне, дудочка внизу, теплая, добрая ночь – покой, тишина, любовь. Сколько света в Фуа, какая человеческая, защищающая красота. Фуа – одно из лучших, одно из самых светлых и легких мест на земле.
Наутро открываю глаза, чтобы сразу встретиться взглядом с замком Фуа. Подсветка погасла еще в середине
Я открываю глаза, чтобы переполниться счастьем воспоминания о вчерашнем. Я сделала это. Это случилось со мной. Как угодно: я была одновременно и активным действующим лицом и игрушкой в чьих-то любящих руках.
На ноги не ступить. На ступни страшно смотреть – вздулись пузыри, один лопнул и прилип, там красно-бурое пятно. Гм, интересно – смогу ли я ходить?
Полежала еще немного на кровати, не в силах оторваться от замка Фуа – будто гость в моей скромной тесной комнатке. Порастирала ноги. Обулась, ступила на пол – вроде бы, ничего, жива.
В последний раз оглянулась на окно, взяла панамку, сумку и ушла.
Вчера портье взял у меня 15 франков – плата за завтрак. Маленький портье немного говорил по-немецки, что значительно облегчило нам взаимопонимание. Я спустилась в столовую, съела булочку с кофе, попрощалась со служащими, и тут явился директор. Он по-хозяйски расцеловал всех кухарок и консьержек, после подошел ко мне.
– Уходишь?
– Да, месье.
– Пожила бы тут…
– У меня отель в Тулузе. Я должна вернуться.
– Жаль. Но ты приезжай еще…
Он дал мне рекламную листовку общежития, проводил до дверей и там, уже на пороге, обхватил своими лапами за плечи, прижал мою голову к своему животу, сильно потрепал по затылку:
– Счастливого пути, маленькая русская!
И расцеловал в обе щеки.
Я отправилась бродить по Фуа. Времени до поезда было еще много. Я купила еще одну фотопленку и бесконечно фотографировала узкие улицы, восходящие к скале или сбегающие к реке Арьеж, лавочки, кафе, фонтаны. И всегда, так или иначе, в просвете мелькал замок графов Фуа – заботливый, чуткий, любящий страж этого небольшого и светлого городка.
Ах, как разговаривают в Фуа! Россиниевские речитативы, выпевание, подхватывающее фразу, едва лишь она отзвучала в устах партнера – растянутые гласные, особенно в конце фразы – все немые «е» произносятся и тянутся, чтобы у собеседника была возможность потянуть дальше эту бесконечную ленту пения-говорения, не обрывая ее.
Я забрела (естественно!) в книжный магазин, где и купила книгу «Симон де Монфор и драма катаров».
И снова – бесконечное кружение по Фуа… Наконец, я стала искать вокзал (правильно – «гар», но в Лангедоке произносят «гаре»). Заглянула в дом к одной доброй тетушке, спросила – правильно ли иду. Тетушка захлопотала, пригласила к себе, с балкона показала, где находится вокзал: я шла правильно, но только по другому берегу реки Арьеж и мне надо было возвращаться и переходить мост. Тетушкина дворняжка радостно встала на меня лапами.
Тетушка спросила, откуда я родом. «Из России». – «Ай, какое безобразие: русская и не говоришь по-французски. Милочка, русские – они просто ОБЯЗАНЫ говорить по-французски…»
Она забралась в холодильник и вытащила две коробочки сока, апельсинового и яблочного. Обыкновенные коробочки, у нас такие продают в каждом ларьке. «Возьми-ка, а то захочешь пить…»
Умытая ее добротой, как живой водой, ушла – по пыльной дороге, мимо заборов и закрытых от жары ставней, по берегу быстрой горной речки Арьеж, снова к замку Фуа, к мосту, а там – по рельсам, к вокзалу, к поезду, увозящему меня в Тулузу – в Тулузу из Фуа, где все были так добры ко мне и где (как, безусловно, врал директор общежития) меня будут с радостью ждать, когда бы я ни вернулась…
Я в Тулузе. Я – дома.
Мой прекрасный южный город. В просвет улицы св. Бернарда, выходящей на Страсбургский бульвар, видна башня Сен-Сернена. Там – мой дом. Мой дом в Тулузе.
Мое окно, звон с собора, початая бутылка красного вина, купленная в соседней лавочке и откупоренная ключами (то есть варварски). Пью вино, слушаю тихое гудение счастья где-то там, за ребрами, где помещается таинственная утроба души.
Вечером, облачившись в длинное платье, иду в собор Сен-Сернен. Я немного робею: у нас бы женщину без платка из церкви выгнали со скандалом. Однако бояться нечего: я пришла не к мессе. По собору бродят туристы, в том числе дамы в шортах. Единственное, о чем предупреждают объявления а каждом углу: просьба соблюдать тишину из уважения к святости этих мест.
Полукруглые арки, затхловатый («склепный») воздух, высокий потолок – еще не готика, уже не романика – розоватые стены.
Медленно иду вдоль стен. У меня много времени. Я хочу почувствовать тот давний Сен-Сернен, но все время меня отвлекают посторонние мысли. Слишком уж вписан этот собор в современную студенческую жизнь: на его ступеньках постоянно сидят студенты, читают, разговаривают. Я и сама потом вечерами там сидела с блокнотом на коленях, утыкаясь то в свои записи, то в блекнущее небо.
«Близорукое тулузское небо» – перефразируя Мандельштама.
Образы святых – статуи, барельефы. Длиннющие белые свечи по 5 и 10 франков. И вот, на одной стене, ближе к выходу, – маленькое потрясение: русская икона Богородицы.
За 10 франков купила входной билет и вошла в «Crypte»: круговой обход всех часовен собора, паломничество, которое совершают все, кто останавливался в Тулузе по пути к Иакову Компостельскому. Можно спуститься в подземелье, где, выхваченные лампами, видны образы святых, плотников, воинов, монахов (резное дерево или резной камень – уже не вспомню, потому что помню только их простые и выразительные лица). Там, под балдахином, установленным в 18 веке, в ларце покоится главная святыня собора – мощи св. Сатурнина.
В помещении тихо, затхло, холодно, спокойно. Полумузейная-полуцерковная святость: тишина, древность, благоговение, любопытство, руками не трогать, одновременно и разрешено и запрещено.
При покупке билета мне выдали также схему расположения капелл с текстом на всех европейских языках, так что я могла углубиться в немецкий вариант и по цифиркам определить, какой именно святой глядит на меня из полумрака. Но в этом было бы что-то очень американское: вбить в мозги, не переваривая, как можно больше информации, которую потом мгновенно забыть. Поэтому я не стала этого делать, а вместо того медленно обошла все капеллы, мысленно заменяя лампы факелами и свечами.