Дорога в никуда
Шрифт:
Дени догадывался, что дорогой они, наверно, обсуждали эти вопросы. Ланден, хотя ему хорошо было известно, что он необходим семейству Револю, шел позади всех, с боязливым и смиренным видом.
— Ну вот, — сказала сыну мадам Револю, — вот все и кончено!.. Слава богу, избавимся теперь от этого человека!
— Тише, мама, он услышит.
— Тем лучше! Пусть слышит!
Роза, которая шла рядом с Ланденом, вдруг побежала бегом и, догнав своих, сказала вполголоса брату:
— А у меня новость! Угадай какая! Я нашла себе место!
— Ах, пожалуйста, не спеши! — возразила мать. — Мы еще обсудим это в кругу семьи…
— Мама,
— Нет уж, извини, — ужасная неудача! Я примирилась с мыслью, что тебе придется работать, давать, например, уроки, но…
— Давать уроки? Какие? Я ведь не музыкантша и вообще ничего не знаю. Я невежественна, как чурбан.
— Перестань, пожалуйста. Воспитанная девушка всегда знает достаточно, чтобы учить детей. А ты что придумала? Ты, Роза Револю, будешь продавщицей в какой-то лавке!
— Извини, мамочка, не в «какой-то», а в книжной лавке — это совсем другое дело. Да, Дени, представь себе — поступаю к Шардону.
— К Шардону? У которого мы всегда покупали книги? Роза была оживлена, полна радостного возбуждения.
У Дени шевельнулось смутное чувство досады — чересчур уж ока радуется. Его раздражало, оскорбляло это ликование. Он резко сказал, когда вошли в ворота:
— У меня сегодня был Пьер.
— Ах, вот как! — тихо вскрикнула она.
Уже совсем стемнело, и Дени не мог видеть ее лица, но слышал, как дрогнул ее голос.
— Говорил он что-нибудь о Робере?
Дени буркнул: «Нет», — и с наслаждением вдохнул сырой воздух.
Как только вошли в прихожую, мадам Револю заявила:
— Мы ничего не можем решить, — пока не посоветуемся с Жюльеном, он— глава семьи.
Роза, не удержавшись, воскликнула с юной запальчивостью:
— Я не обязана советоваться с Жюльеном, как мне зарабатывать для него кусок хлеба!
Мать возмущенно вскинула голову; «Роза!» — и суровым тоном добавила:
— Он твой старший брат; этого, кажется, достаточно. А кроме того, он болен, тяжко болен.
— Верно, мамочка, верно!.. Ну что ж, сходим к нему, только сейчас же. Завтра я должна дать ответ Шардону.
Печей в доме не топили. «Эта лестница — сущий ледник!»— вздыхала мадам Револю. Она поднималась первая, держа в руке лампу; за ней шла дочь, а Дени замыкал шествие. На стене плясали три тени, срезанные ступенями лестницы. На площадке мадам Револю остановилась.
— Подождите, я пойду посмотрю, не спит ли Жюльен, — сказала она, передавая лампу Розетте.
Дени внимательно смотрел на сестру; только в эту минуту он заметил, как она переменилась. Все несчастья последних недель, словно удары молота, по-новому перековали ее лицо: ни одной детской черточки не осталось в нем; темные круги легли под глазами, тень подчеркивала впадины исхудалых щек и запавшие виски; нос заострился и словно вытянулся, что совсем ее не красило. Изящные хрупкие плечи стали худыми, угловатыми. У Дени сжалось сердце. А ведь для того, чтобы это страдальческое личико озарилось радостью, достаточно было шепнуть: «Пьеро приезжал поговорить со мной о Робере и о тебе…» Вернулась мать и поманила их рукой, приглашая войти в комнату.
Из полуотворенной двери поползло облако сизого дыма, запахло табаком. Жюльен чуть-чуть высунул голову из под зеленого пухового одеяла, выстеганного крупными клетками; голова была узкая, костлявая, как у облезлой птицы.
Болезнь, которой он вначале только прикрывался, теперь
— Сегодня чудесная погода, Жюльен. Солнышко грело совсем по-весеннему. Если б ты знал, как хорошо! Право, вот, кажется, все уж потеряно, и вдруг видишь, что у тебя все, все осталось. И солнечный свет, и деревья, и улицы, и люди…
Жюльен отвернулся к стене и заворчал:
— Отстаньте вы от меня… Не говорите. Не смейте со мной говорить.
Мать старалась успокоить его!
— Дорогой мой мальчик, мы сейчас уйдем, не будем мешать тебе. Мы хотели только спросить твое мнение.
— Нет, нет!.. Не надо! — закричал Жюльен. — Не хочу ничего знать… Никаких мнений у меня нет!..
— Да тут не о делах речь… Просто мы хотели спросить твоего совета — ты же старший сын. Кому же, как не тебе, решать, можно ли Розе поступить на то место, которое ей предлагают, — к Шардону, в книжную лавку…
— Пусть делает, что хочет, — забормотал Жюльен. — Все погибло. А раз все погибло, так чего уж теперь…
— Послушай, Жюльен, — сказала Роза, — ты, наверно, удивишься, но я ужасно рада… Знаешь, меня просто восхищает мысль, что я буду работать, стану одной из тех девушек, которые гурьбой высыпают на улицы, когда закрываются магазины… Начнется новая жизнь. Значит, у меня будут две жизни… была одна, а теперь другая. А что если б и ты тоже… Стоит тебе захотеть…
Жюльен перестал слушать и умоляюще захныкал:
— Пощадите меня, оставьте меня, уходите… За что вы меня мучаете?
И он натянул на голову одеяло. Мать сказала тихонько;
— Тут слова ничему не помогут, Роза. Замолчи, ты только его утомляешь. Ты же видишь, он затыкает себе уши. Ступайте. Пообедайте без меня, мне не хочется есть. Я побуду тут.
И она расположилась у кровати. Инстинкт подсказывал ей, что теперь эта комната станет и для нее убежищем, более того — здесь весь смысл ее существования. Она должна ухаживать за Жюльеном — вот и все. Больше ничего с нее не спрашивайте. Вот в чем ее обязанность, смысл жизни, ее долг. Для нее весь мир сосредоточится теперь в стенах этой комнаты, которую ее сын обратил в свою тюрьму. Она посвятит себя сыну, и о ней будут говорить: «Какая самоотверженная мать! Никогда ни слова жалобы!»
Глава шестая
Ланден ждал, стоя у своего стула, и сел лишь после того, как Розетта и Дени заняли места за столом. Он видел гонкий профиль Розы. Она накинула на плечи шаль. Иногда она приподнималась, брала ломтик хлеба. И сестра, и брат избегали смотреть на Ландена, и его это смущало, так же как других смущает, если их слишком внимательно разглядывают. Дени порой даже отворачивался, чтобы не видеть лежавшую на скатерти руку Ландена, мохнатую, короткопалую руку с обгрызенными ногтями, — ведь человеческие руки словно носят на себе отпечаток тех действий, которые они производили, как будто постепенно формуются этими действиями.