Дорога в Никуда
Шрифт:
– Ну почему ты такой упёртый Ваня...!?
– искренне возмущался Степаныч (тоже Ваня...) - Ведь это же так очевидно! А ты заладил одно и то же, как попугай, нет да и нет! Ну что Ваня нет...!? Что...!? Это даже ребёнку понятно, что если установить транспортёр к вагону не под девяносто градусов, а под сорок пять, ну от силы пятьдесят, пятьдесят пять, то производительность увеличится, как раз в соответствии с этими же градусами. Угол падения, равен углу отражения. Забыл что ли...? Не уразумею я, чему тебя только в школе учили!? Да и в биллиардной тоже.... Это же и ежу понятно! Даже для него, - это, как дважды два.... И мне, мой друг не понятно, весьма очень сильно, почему ты это не можешь уяснить, и не хочешь с этим мирно согласиться!?
– Э-э, брат не скажи...! И не думай даже...!- с сознанием дела и тоже очень весомо возражал в свою очередь Семёныч - Может я кое-что, и повторяю как попугай! Может.... Но это, я делаю только исключительно для блага и улучшения общего дела. И ежу твоему может быть понятно всё, потому, что он ёжик. А мне вот нет...! Я же, как ты, наверное, мог заметить не ёжик...!? И тем более не чурка деревянная. Да ведь и ты Ваня, на колун то, тоже не тянешь. Фактура не та.... И поэтому нас на арапа не возьмешь и на мякине не проведёшь! Ишь ты, куда хватил...!
– искренне и от всей души изумлялся он - А вот ты, лично ты, как начальник участка посчитал экономический вопрос...? Как это скажем, будет выглядеть на бумаге? А-а...? Вот то-то и оно! Не посчитал...! А говоришь ёжику всё понятно...!
– Да зачем что-то считать...!?
– всё больше распалялся Степаныч - Зачем тебе, какая-то бумага. Для туалета что ли...!? Сам лопух, и лопухом, если сильно прищучит, обойдёшься...! К чертям собачьим эту бумагу! А мозги у тебя для чего? Для нагрузки, да...!? Опыт то у тебя житейский есть или нету? Или ты его весь пропил в забегаловках? Вот я тебя и спрашиваю? А смекалка на что тебе дана? Для форсу что ли...!? Или для какого-то там никчёмного блезиру...? Нет, Ваня, ты всё-таки большой... дундук...!
С каждой новой принятой дозой портвейна, ставки становились выше, весомей и друзья входили в ещё более крутой словесный вираж.
– Ваня, - продолжал вещать Степаныч, чувствуя своей, уже не совсем здоровой печёнкой, что он сейчас должен сказать, что-то очень и очень важное. Просто обязан сказать...! И он, к этому был уже почти готов. И Степаныч сказал...!
– Ты меня, конечно, извини, но если ты не можешь понять очевидные для населения нашей страны вещи, извини меня ещё разок, но ты даже не дундук мой дорогой. Ты, Ваня..., просто - упёртый, уральский ду-у-у-рак...! И за всё это сверх непонимание и супер безобразие чинимое тобой в простых, как солдатское мыло вещах, подводит меня к пониманию того, что я, как твой лучший друг..., должен примерно наказать тебя, прищемив в дверях не твой язык, а твоё, теперь уже никому не ненужное..., "достоинство....".
У Семёныча, от такого вопиющего безобразия и бесчинства чинимого Степанычем, на какое-то время, просто отнимался язык. Он сосредоточенно, молча, до дыр буравил Степаныча, уже красными от вина глазами, весь напрягался физически и особенно умственно и с трудом мычал следующее.
– Ну,... ты..., э-э-э..., вот..., значит..., м-да-а-а.... Ну спасибо..., оценил, оценил.... Еще раз тебе превеликая благодарность..., от всего коллектива моего участка - наконец выговаривал Семёныч.
– Друг называется! Да ты мне после этого никакой не друг..., а-а-а...!
– Семеныч старательно подыскивал едкое и убийственное сравнение для Степаныча, и, наконец, находил его - А-а-а ржавое грузило, для поплавка. Вот ты кто...! Ну, а если я, как ты говоришь дурак, то почему тогда наш директор, до сих пор не взял твоё рацпредложение в оборот?! Чтобы из него пользу извлечь! А...? Не в-зя-л же ведь...!?
– медленно смакуя каждое слово, тянул Семёныч - Он, что, тоже дурак...?
– тонко по мАстерски, проводя сравнение между директором реалбазы и собой, он без всякого на то сомнения, ставил этим вопросом Степаныча, в очень
Степаныч надолго задумывался, усиленно сопел синим носом, и в свою очередь, тоже начинал сверлить насквозь, ну, в крайнем случае, до нижнего белья Семёныча, своими глазками-буравчиками. И при этом, он напряжённо искал выход, из своего довольно нелёгкого положения.
Степаныч не мог допустить даже в остатках своих пьяных мыслей, и согласиться с таким коварным, иезуитским сравнением, а уж тем более произнести вслух, что директор тоже - дурак. Он очень почитал начальство. Он его почти боготворил.... Семёныч загнал его в угол. А Степанычу в углу стоять, почему-то не очень хотелось. Возраст не тот...! Да и вообще....
Семёныч торжествовал. Он радовался.... Он уже праздновал победу.
Друзья опять, но уже молча, в абсолютной тишине, так, что было даже слышно, как жужжат мухи на оконном стекле, тщетно пытаясь найти выход из неволи на свободу, выпили по очередному стакану портвейна.
Словарный запас обоих спорщиков, быстро иссякал. Спор достиг своего апогея, своей кульминации. Финиш уже маячил на горизонте.
Они продолжали дырявить друг друга своими мутными глазами и напрягали все свои резервы, все свои последние физические и умственные силы и способности. Один из них, Семёныч, хотел, во что бы то ни стало удержать завоёванную, как ему казалось в споре трудную победу. Другой, ни взирая, ни на что, хотел доказать, что он не лыком шит, что он вовсе не побеждён и поэтому он, Степаныч должен был найти достойный ход, и не менее достойный ответ, для своего друга-оппонента, по уничтожению портвейна....
Противостояние продолжалось. Они уже фехтовали на междометиях, не особенно то при этом, слушая друг друга.
И тут Степанычу показалось, что такой спасительный ответ им найден, но он никак не мог его сформулировать и произнести вслух. Мысли в голове путались и скакали в разные стороны, как необъезженные мустанги. У него, уже просто не было никаких сил. Все исчезли, как портвейн из бутылки. Поэтому, он от злости, больше на самого себя и своё собственное бессилие, чем на своего друга, глядя с большой укоризной и печалью Семёнычу прямо в глаза, с огромным трудом выдавил из себя последние и простые, как солдатское мыло слова: - "Я Ваня, тебя сщас..., укушу...!
– и, сделав самый последний выдох, закончил ...
– За одно место...".
Все слова у Степаныча теперь уже, точно закончились.
Семёныч тоже находился не в лучшем состоянии, чем его друг-поплавок. Но он сегодня победил Степаныча. И он должен был, как-то это обозначить и закрепить.
И Семёныч, непонятно к чему, тоже из последних сил, ставя точку в этом жарком споре, мудро изрёк: - "А я сейчас..., громко взвою...!"
Вот так...! Ни тебе больше, ни тебе меньше, дорогие мои друзья! На этом дуэль спорщиков закончилась. Без драки, крови и убийства.
Единственное вещественное доказательство, которое могло бы вывести их на чистую воду, и изобличить этих двух Вань, для доблестных органов правосудия и их верных женушек, были обыкновенные, пустые бутылки из под вина "Три семёрки", которые очень тихо и мирно, никому не мешая, валялись под столом.
И всё в этой истории, заключалось только лишь в одном. В том, что они, эти два Вани, два больших друга в жизни, и два непримиримых врага на работе, были обычными любителями, мирно посидеть, не докучая никому, поговорить о том, о сём, и просто по мужски, крепко врезать. То есть, попросту заложить за галстук...! Да так, что бы аж шибало..., по мозгам...! Вернее, по их скромным остаткам. Но не настолько сильно..., чтобы шибало под стол, как пустые бутылки.