Дорога в рай
Шрифт:
— Но это не то же самое, что уклоняться от зениток, — сказал он. — Тут никогда не знаешь, что лучше.
— А я всегда уклоняюсь, — сказал я.
Мы выпили еще.
— Посмотри-ка вон на ту женщину, — сказал я.
— На ту, с грудью?
— Ну да, прекрасная грудь.
— Клянусь, я убил немало женщин более красивых, чем эта, — медленно произнес он.
— Но не с такой же грудью.
— Да и с такой тоже. Может, еще выпьем?
— Да, на дорожку.
— Такой груди больше ни у кого нет, —
— Да сколько хочешь. Я немало таких убил.
— Ладно. Ты убил много женщин с красивой грудью.
Он откинулся на стуле и повел рукой.
— Видишь, сколько тут народу, — сказал он.
— Да.
— Представляешь, сколько будет шуму, если они вдруг все умрут. Просто свалятся мертвыми со стульев на пол.
— Ну и что?
— Разве не будет шуму?
— Конечно будет.
— Предположим, официанты сговорились, подсыпали им что-то в стаканы, и все умерли.
— Шум будет страшный.
— Ну вот, а я такое сотни раз проделывал. Я в сотни раз больше убил людей, чем собралось здесь сейчас. Да и ты тоже.
— Гораздо больше, — сказал я. — Но это же другое.
— Такие же люди. Мужчины, женщины, официанты. Все сидят в пивной и выпивают.
— Это другое.
— Да то же самое. Случись здесь такое, разве не поднялся бы шум?
— Еще какой.
— А мы делали это. И не раз.
— Сотни раз, — сказал я. — И ничего.
— Паршивое заведение.
— Хуже не бывает. Пойдем куда-нибудь в другое место.
— Сначала допьем.
Мы допили виски, а потом стали спорить, кому платить, и я выиграл. Счет составил шестнадцать долларов двадцать пять центов. Он дал официанту на чай два доллара.
Мы поднялись, обошли вокруг столиков и вышли на улицу.
— Такси, — сказал он.
— Да, надо взять такси.
Швейцара в этом заведении не было. Мы стояли на краю тротуара и ждали, когда подъедет такси.
— Хороший город, — сказал он.
— Замечательный, — ответил я.
Чувствовал я себя отлично. Было темно, но горело несколько фонарей. Мимо нас проезжали машины, а по другой стороне улицы шли люди. Неслышно моросил мелкий дождь, и желтый свет фар и уличных фонарей отражался на черной мостовой. Шины шуршали на мокрой дороге.
— А давай пойдем туда, где много виски, — сказал он. — Чтоб там было много виски и разливал его бармен с крошками в бороде.
— Отлично.
— И чтоб там больше никого не было, кроме нас и бармена с крошками в бороде. Или — или.
— Да, — сказал я. — Или что?
— Или пойдем туда, где сто тысяч человек.
— Да, — сказал я. — Хорошо.
Мы стояли и ждали. Из-за поворота, откуда-то слева, выезжали машины и, шурша по мокрому асфальту шинами, двигались в нашу сторону. Проехав мимо нас, они направлялись к мосту, который ведет на другую сторону реки. В свете фар
У КОГО ЧТО БОЛИТ
Дегустатор
В тот вечер за ужином у Майка Скофилда в его лондонском доме нас собралось шестеро: Майк с женой и дочерью, я с женой и человек по имени Ричард Пратт.
Ричард Пратт был известный гурман. Он состоял президентом небольшого общества под названием «Эпикурейцы» и каждый месяц рассылал его членам брошюрки о еде и винах. Он устраивал обеды, во время которых подавались роскошные блюда и редкие вина. Он не курил из боязни испортить вкус и, когда обсуждали достоинства какого-нибудь вина, имел обыкновение отзываться о нем, как о живом существе, что было довольно забавно. «Характер у него весьма щепетильный, — говорил он, — довольно застенчивый и стеснительный, но, безусловно, щепетильный». Или: «Добродушное вино и бодрое, несколько, может, резковатое, но все же добродушное».
До этого я уже пару раз обедал у Майка с Ричардом Праттом в компании, и всякий раз Майк с женой лезли из кожи вон, чтобы удивить знаменитого гурмана каким-нибудь особым блюдом. Ясно, что и в этот раз они не собирались делать исключение. Едва мы ступили в столовую, как я понял, что нас ожидает пиршество. Высокие свечи, желтые розы, сверкающее серебро, три бокала для вина перед каждым гостем и сверх того слабый запах жареного мяса, доносившийся из кухни, — от всего этого у меня слюнки потекли.
Мы расселись за столом, и я вспомнил, что когда был у Майка раньше, он оба раза держал с Праттом пари на ящик вина, предлагая тому определить сорт того же вина и год. Пратт тогда отвечал, что это нетрудно сделать, если речь идет об известном годе, — соглашался и оба раза выиграл пари. Я был уверен, что и в этот раз они заключат пари, которое Майк очень хотел проиграть, доказывая, насколько хорошее вино у него, а Пратт, со своей стороны, казалось, находит истинное удовольствие в том, что имеет возможность обнаружить свои познания.
Обед начался со снетков, поджаренных в масле до хруста, а к ним подали мозельвейн. Майк поднялся и сам разлил вино, а когда снова сел, я увидел, что он наблюдает за Ричардом Праттом. Бутылку он поставил передо мной, чтобы я мог видеть этикетку. На ней было написано: «Гайерслей Олигсберг, 1945». Он наклонился ко мне и прошептал, что Гайерслей — крошечная деревушка в Мозеле, почти неизвестная за пределами Германии. Он сказал, что вино, которое мы пьем, не совсем обычное. В тех местах производят так мало вина, что человек посторонний не может его достать. Он сам ездил в Германию прошлым летом, чтобы добыть те несколько дюжин бутылок, которые в конце концов ему уступили.