Дорога в рай
Шрифт:
Он огляделся с несколько извиняющимся видом, а потом сказал:
– Привет.
После чего подошел к стойке и потянулся за бутылкой пива.
– Бык, ты ничего не видел? – спросил кто-то.
– Видел, – ответил Бык, продолжая возиться с бутылкой пива.
Наверное, мы все были увлечены игрой в шафлборд, потому что в последующие минут пять никто не произнес ни слова. А потом Питер спросил:
– И что же ты видел, Бык?
Бык стоял, облокотившись о стойку. Он то потягивал пиво, то дул в пустую бутылку, отчего та гудела.
– Так что ты видел?
Бык
– Пять "эс семьдесят девятых", – сказал он.
Помню, я слышал, как он это произнес, но помню и то, что игра шла интересная и Киль должен был выиграть еще одну партию. Мы все наблюдали за тем, как он ее проигрывает.
– Киль, по-моему, ты проиграешь, – сказал Питер.
А Киль ему на это ответил:
– Да иди ты к черту.
Мы закончили игру. Я поднял глаза и увидел, что Бык по-прежнему стоит прислонившись к стойке и заставляет гудеть бутылку.
– Звук такой, будто "Мавритания" [20] заходит в нью-йоркскую гавань, – сказал он и снова загудел своей бутылкой.
– А что сталось с "эс семьдесят девятыми"? – спросил я.
Он отставил бутылку в сторону.
– Я их сбил.
Все это услышали. В ту минуту одиннадцать летчиков, находившихся в палатке, оторвались от того, чем занимались, одиннадцать голов повернулись в сторону Быка и все уставились на него. Он сделал еще один глоток пива и тихо произнес:
20
пассажирский лайнер, совершавший рейсы через Атлантический океан в 1906-1934 годах
– В воздухе я насчитал восемнадцать парашютов.
Спустя несколько дней он вылетел на боевое патрулирование и больше не вернулся.
Вскоре после этого Шеф получил предписание из Афин. В нем говорилось, что эскадрилья должна перебазироваться в Элевсин и вести оттуда оборону самих Афин, а также обеспечивать прикрытие войск, отступающих через горный проход Фермопилы.
Катина должна была отправиться с грузовиками. Мы поручили врачу проследить за тем, чтобы она добралась благополучно. На поездку у них должен был уйти один день. Нас было четырнадцать, и, перелетев через горы к югу, в половине третьего мы приземлились в Элевсине. Аэродром был отличный, со взлетно-посадочными полосами и ангарами, но еще лучше было то, что до Афин было всего-то двадцать пять минут на машине.
В тот вечер, когда стемнело, я стоял возле своей палатки. Засунув руки в карманы, я смотрел, как садится солнце, и думал о работе, которую нам предстояло сделать. Чем больше я думал о ней, тем сильнее укреплялся в мысли о том, что сделать ее невозможно. Я взглянул наверх и снова увидел горы. Здесь они находились еще ближе. Обступив нас со всех сторон, они стояли плечо к плечу, высокие, голые, с головами в облаках. Они окружали нас отовсюду, кроме юга, где были Пирей и открытое море. Я знал, что каждую ночь, когда было очень темно, когда мы все, усталые, спали в наших палатках, эти горы бесшумно подкрадываются к нам поближе, и это будет
Из палатки вышел Киль.
– Ты видел горы? – спросил я.
– Там полно богов. Ничего хорошего в этом нет, – ответил он.
– Лучше бы они стояли на месте, – сказал я.
Киль посмотрел на огромные скалистые Парнес и Пентеликон.
– Там полно богов, – повторил он. – Иногда посреди ночи, когда светит луна, можно увидеть богов, восседающих на вершинах. Один из них был на Катафиди, когда мы стояли в Парамитии. Громадный, как дом, только бесформенный и совершенно черный.
– Ты его видел?
– Конечно видел.
– Когда? – спросил я. – Когда ты его видел, Киль?
– Поехали-ка лучше в Афины, – сказал Киль. – Посмотрим на афинских женщин.
На следующий день на аэродром с грохотом въехали грузовики с наземным оборудованием. Катина сидела на переднем сиденье ведущего грузовика, а рядом с ней сидел врач. Соскочив с подножки, она замахала рукой и побежала нам навстречу. Она смеялась и произносила наши имена на греческий лад. На ней по-прежнему было все то же грязное ситцевое платье, и голова ее была перевязана, однако солнце сияло в ее волосах.
Мы показали ей палатку, которую для нее приготовили, а потом показали и ночную рубашку из хлопка, которую Киль накануне достал каким-то загадочным образом в Афинах. Та была белой, а спереди на ней было вышито много маленьких голубых птичек. Нам всем казалось, что это очень красивая вещь. Катина захотела тут же ее надеть, и мы очень долго убеждали ее, что эта рубашка только затем, чтобы в ней спать. Шесть раз Киль вынужден был разыгрывать непростую сцену, в ходе которой делал вид, будто надевает ночную рубашку, потом запрыгивает на кровать и быстро засыпает. В конце концов она все поняла и энергично закивала головой.
В следующие два дня ничего не произошло, если не считать того, что с севера явились остатки другой эскадрильи и присоединились к нам. Они доставили шесть "харрикейнов", так что всего у нас стало машин двадцать.
Потом мы стали ждать.
На третий день появился немецкий разведывательный самолет. Он кружил высоко над Пиреем. Мы бросились за ним, но опоздали, что и понятно, поскольку наш радар весьма особенный. Теперь он уже вышел из употребления, и я сомневаюсь, что им когда-нибудь снова будут пользоваться. По всей стране: во всех деревнях, на островах – всюду были греки, и все они были связаны посредством полевого телефона с нашим маленьким командным пунктом.
Офицера оперативного отдела штаба у нас не было, поэтому дежурили мы по очереди. Моя очередь пришла на четвертый день, и я четко помню, что произошло в тот день.
В половине седьмого утра зазвонил телефон.
– Это а-семь, – произнес голос, звучавший очень по-гречески. – Это а-семь. Слышу шум наверху.
Я посмотрел на карту. Прямо возле Янины на ней был нарисован кружочек, а внутри написано – "А-7". Я поставил крестик на целлулоиде планшета с полетной картой и написал рядом "шум", а также время: "0631".