Дорога в Рим
Шрифт:
Правду рассказывать бесполезно — никто не поверит, слишком уж она фантастична. К тому же никто не должен знать о его даре прорицания. Значит, исход один — смерть под пытками. Гаруспик горько усмехнулся: неужели возвращение дара было жестокой шуткой богов? Знаком, что для Ромула все кончено и помочь ему нельзя?
Тут Тарквиний заметил в стене, всего в полусотне шагов, открытую дверь, рядом с которой стоял перепуганный писец и отчаянно махал ему рукой. Если нырнуть в проход и успеть захлопнуть дверь — легионеры могут и не догадаться, куда он скрылся.
Тарквиний изо всех сил припустил к выходу.
Глава VI
«VENI, VIDI, VICI»
Понт,
Простой легионер не имеет права отдавать команды. Однако Ромул знал, что не выкрикнуть приказ — значит погибнуть самому и погубить товарищей: навстречу, грозя разнести их часть строя, неслась тройка колесниц. Откинув голову, он взревел:
— Целься! Залп!
Ближайшие легионеры не замедлили подчиниться: бездействовать перед лицом смерти никому не хотелось. Опершись на скутумы, они метнули копья — десятки крепких пилумов разом полетели во врага. На таком расстоянии легионеры били без промаха: зазубренные железные наконечники пронзали упряжь, впивались в конские шеи и спины, двоих возниц сбросило на землю. Лошади, обезумев от боли, неслись теперь сами по себе — по-прежнему не сворачивая. Один из возничих, державшийся чуть позади двух других колесниц, остался жив и теперь с оглушительным воплем гнал коней вперед.
Две передние колесницы врезались в плотный строй римлян — Ромул с ужасом смотрел, как раненые животные ударили грудью в стену щитов, по-прежнему волоча за собой колесницы с бешено вращающимися серпами. Кого-то из легионеров отшвырнуло в гущу строя, других бросило под тяжелые копыта, но еще горшая участь ждала стоявших сбоку — на их долю пришлись прикрепленные к колесам серпы. Над отрядом разнесся вопль ужаса, клинки впились в тела, хлынула кровь.
Ромул с усилием заставил себя обернуться к последней колеснице. Боевые кони, натренированные топтать людей, ворвутся в строй за два-три человека от них с Петронием. Пальцы Ромула стиснули древко второго пилума так, что побелели костяшки пальцев. Пилум бесполезен. Серпы по эту сторону колесницы ударят в Петрония — и в него самого.
Среди легионеров поднялись вопли, кто-то, толком не прицелившись, метнул дротики, которые пролетели поверх несущейся на строй колесницы. Ромул чуть было не поддался панике, к горлу подкатил ком, тело словно окаменело. Вот как, оказывается, выглядит смерть…
— Ложись! — взревел Петроний. — Быстро! Ромул повиновался — думать о задней шеренге было некогда. Выставив скутум вперед, он растянулся на камнях рядом с Петронием, кое-кто последовал их примеру, остальные в панике бросились бежать — слишком поздно. Ромул сжался, в лицо вонзился край нащечника, и боль помогла сосредоточиться. Митра! — отчаянно взмолился он. Не дай мне такой гибели, не дай колеснице рассечь меня серпами!..
В ухо, прижатое к камням, несся грозный гул от бьющих в землю копыт, сверху свистел вспарываемый лезвиями воздух — над Ромулом мелькнула одна пара серпов, за ней вторая. В задних рядах, принявших на себя удар колесницы, раздались вопли. Лежащий рядом Петроний не шевельнулся, и у Ромула вдруг пересохло во рту — неужели погиб? Спас ему жизнь, как некогда Бренн, взамен отдав свою?.. Оглянувшись вслед промчавшейся колеснице, Ромул пошевелил пальцами: руки и ноги целы — слава богам! Однако радость тут же затмилась виной из-за гибели Петрония.
Кто-то с размаху хлопнул его по плечу.
— Считай, что не зря спас мне шкуру в Александрии! Теперь квиты! — Конский гребень на шлеме Петрония срезало вчистую, зато под шлемом сияла ухмылкой физиономия без малейшей царапины.
Ромул взвыл от восторга.
— А я-то думал, тебя убило!
— Фортуна — шлюха еще та, — расхохотался Петроний. — Да нынче, видно,
Оба поглядели назад, где колесница, затормозив от столкновения с широким римским строем, наконец остановилась, и легионеры яростно набросились на нее, как изголодавшиеся волки, — убивать коней и возницу. Клинки тут и там вонзались в конские тела и упряжь; возничий, вместо того чтобы сдаться на милость римлян, в приступе храбрости схватился за меч, но даже не успел вынуть его из ножен — полдесятка гладиусов разом вонзились ему в руки и горло. Тело завалилось на бок, однако этого было мало: кто-то из солдат, насмерть перепуганный колесничными серпами, взмахнул мечом и отсек врагу голову — с лица врага даже не успело сойти изумление. Кровь хлынула легионеру на ноги; наклонившись, он сбил с возницы шлем и поднял над собой кровавый трофей. Легион разразился диким, первобытным воплем ярости.
Несмотря на многочисленные потери, римский строй умудрился выстоять. Правда, в шеренгах тут и там зияли бреши — линия щитов была нарушена, а ведь бой едва начался. В первые ряды тут же выдвинулись задние легионеры, занимая место павших, однако радость от удачного отпора длилась недолго: вновь послышался топот копыт — атака продолжалась. В строю послышались проклятия.
Сквозь задние шеренги, развернутые в противоположную сторону, Ромул разглядел понтийскую конницу, которая обошла Двадцать восьмой с флангов и теперь готовилась обрушиться на незащищенный тыл. Выстоять против конницы — дело для пехоты почти невозможное. В битве при Фарсале это удалось: по приказу опытных командиров легионеры целили пилумами противнику в лицо, чем и обратили врага в паническое бегство. Забытый легион тоже когда-то остановил конную атаку специально откованными длинными копьями, от которых лошади шарахались, отказываясь идти вперед. Однако сейчас прежних оптионов в строю не было — и солдаты, вооруженные лишь дротиками, понимали, что после единственного залпа их просто втопчут в землю. В задних рядах нарастал панический ропот.
Смерть, впрочем, грозила не только арьергарду — за колесницами, как успел увидеть Ромул, идет пехота. Уцелевшие центурионы тоже об этом помнили.
— Кругом! Перестроить ряды! — крикнул ближайший. — Шевелитесь, придурки!
Ромул повернулся. И тут же об этом пожалел.
Размахивая мечами и копьями, пельтасты и туреофоры стремительно приближались, выкрикивая боевой клич. Римские ряды, по-прежнему толком не выстроенные, местами дрогнули — слишком многим была памятна александрийская атака, когда на римлян шли яростные соплеменники нынешнего врага. Зажатый между неистовыми пехотинцами и наступающей с тыла конницей, легион уже ни на что не надеялся.
Ромул чувствовал себя куском железа на наковальне: один удар занесенного молота — и его разобьет в осколки. Он в отчаянии поднял глаза к безоблачному небу, однако, как обычно, ничего не увидел: с тех пор как в Маргиане ему предстало грозное видение Рима, он почти не пытался заглянуть в будущее, а в тех редких случаях, когда все же вспоминал о полученных от Тарквиния навыках, боги, словно в насмешку, не давали ни единого знака. Впрочем, сейчас и без гаданий было ясно, что смерти не избежать.
Центурионы, даже если и разделяли его мнение, паниковать не спешили: на них, ветеранах многочисленных кампаний, и держалась дисциплина легиона в опасные минуты. Выстроив легионеров, они закрыли бреши, оставленные колесницами, — и Ромул, поняв замысел командиров, с облегчение выругался вслух. Центурионы лучше всех понимали, что единственное оставшееся преимущество Двадцать восьмого — его позиция. Вражеские солдаты будут бежать в гору, и их атака будет медленнее, чем натиск колесниц.
Ромул, к которому вернулась решимость, взглянул на Петрония.