Дорога в жизнь
Шрифт:
– Семен Афанасьевич, давайте я тоже буду работать в обществе «Друг детей». Я тогда все приемники обегаю, может, где и наткнусь на след Плетня.
– Не годится: у тебя очень уж много разных дел. И русский язык берет каждый день по два часа, и в пинг-понг приходится играть.
– Давайте брошу пинг.
– Нет, брат, это больше от тебя не зависит. Теперь это уже не только твое желание – это твоя обязанность. Ты будешь защищать честь нашего дома на городских соревнованиях, забыл?
Дмитрий, конечно, не забыл, но и от своего не отступился.
Нашим обществом «Друг детей» руководил Алексей Саввич. Он сбил очень хорошую группу ребят поменьше. Самыми рьяными «друзьями детей» были Павлуша Стеклов, Петя Кизимов и еще с десяток; из старших Алексей Саввич привлек Коробочкина. А тут как раз и ввязался Король.
– Я все буду делать, как вы говорите. Возьмите меня, я ведь всех знаю, я вам буду не без пользы, – твердил он.
И Алексей Саввич сдался.
Ни один из «друзей» не отлучался в Ленинград понапрасну. Они бывали на базарах, встречали беспризорников и расспрашивали каждого, откуда он. В Ленинграде было два распределительных пункта для бездомных детей. Ребятам полагалось там оставаться не больше двух месяцев, но они застревали и по полугоду.
– Вот, пожалуйста, – докладывал Коробочкин: – Федька Феоктистов попал в марте, а сбежал в августе. Сам мне сказал. Лешка Переделкин – его еще в прошлом году взяли на пункт, а он до сих пор там, – мне Сухоручко сказал, я его на базаре встретил.
Мы с Алексеем Саввичем добились в гороно разрешения обследовать оба пункта, и обследование это подтвердило все, что уже было нам известно: беспорядок, текучий состав воспитателей, бессмысленное сидение на пункте по полугоду. Сейчас оба распределителя были набиты до отказа.
Алексей Саввич написал обширную докладную в гороно, а Король предложил написать заметку в «Ленинские искры». Мы не очень верили в успех этой затеи, но мешать не стали. Все наше общество «Друг детей», в полном составе, пыхтело и корпело над заметкой. В ней было много фактов, попали туда все приятели Коробочкина – и Федька Феоктистов, и Лешка Переделкин, и Сухоручко. Добавил и Король все, что знал, а знал он немало. Заметку долго и усердно переписывали начисто. Кончалась она, помню, так: «И куда смотрит гороно?»
Король сам отвез заметку в редакцию, заявив, что такой документ нельзя доверить почте.
Ровно через две недели заметку напечатали– и ликованию не было границ. Пробовали газетную страницу на ощупь, по пять раз перечитывали вслух и про себя всё, начиная с заголовка и кончая подписями (а подписались полностью все наши «друзья». Так и стояло: «Воспитанники детдома № 60» и дюжина имен и фамилий), и с особенным выражением скандировали концовку: «И куда смотрит гороно??!!»
Сила печатного слова подсказала Королю новую идею:
– Алексей Саввич, а как вы думаете – если попросить, чтобы в «Ленинских искрах» напечатали объявление: вернись, мол, Плетнев, тебя товарищи ждут?
– Боюсь, что Плетнев не читает газет, – самым серьезным тоном возразил Алексей Саввич. – Притом, ты сам видишь: в Ленинграде его нет. А в другие места «Ленинские искры» не доходят.
Но важнее всего было то, что городской отдел народного образования решил в кратчайший срок разгрузить распределительные пункты для беспризорных. Софья Михайловна вернулась из Ленинграда с методического совещания и сообщила:
– Нам нужно завтра же поехать за детьми – на нашу долю приходится десять человек.
– Знаете, товарищи, – сказала вдруг Галя: – давайте сделаем, как было в коммуне Дзержинского!
Как было в коммуне Дзержинского? Однажды мы в течение двух дней приняли в коммуну не десять, а пятьдесят новеньких! Мы сами собрали их – на вокзалах, на улицах, иных извлекали прямо из-под вагонов, других стаскивали с крыш. Что они вытворяли при этом в знак протеста! Как отбивались, как вопили! Ведь дело было летом, а летом они привыкли путешествовать («единственное, что сближает их с английскими лордами», – как говорил Антон Семенович).
Но старшие коммунары, которым была поручена вся эта операция, и сами прежде путешествовали под вагонами и хорошо знали нравы и психологию путешественников. Они действовали быстро, решительно, не давая «улову» ни опомниться, ни оглядеться.
Они быстро построили ребят и вывели их на вокзальную площадь. Там уже столпились тысячи зрителей, а впереди развернулся строй коммунаров – в парадной форме, с великолепным алым знаменем и сверкающими трубами оркестра. Как только новенькие вышли на площадь, наш оркестр грянул марш. Стоило посмотреть на них в ту минуту! Только что они орали и вырывались – и вот, ошеломленные и ослепленные, подхватывают полы «клифтов», наспех приглаживают вихры, стараясь хоть как-то привести себя в порядок. Но где тут! Их тотчас поставили в гущу коммунарского строя и повели через весь город домой. Здесь их немедленно вымыли, остригли, одели в красивую, чистую форму. Потом в саду, среди цветов, сложили в кучу их старую одежду – грязное, изодранное тряпье, зевающие во весь рот башмаки, отдаленное подобие шапок… Получилась огромная черная куча. Ее полили керосином и подожгли. Костер горел недолго, но буйно, пламя пожирало грязные лохмотья – и скоро осталась только кучка пепла. А новенькие смотрели на этот огневой обряд, в изумлении открыв глаза и рты.
– Давайте и мы так сделаем! – с жаром говорит Николай Иванович. – Правда, товарищи! Это будет очень хорошо.
Николай Иванович похож на Короля: если он чего-нибудь хочет, если какая-то мысль его увлекла, нет такой силы, которая могла бы его остановить. Вот и сейчас я слышу обычное: «Зачем же откладывать в долгий ящик?! Давайте сейчас скажем ребятам!»
– Что вы, Николай Иванович, – уговаривает Софья Михайловна, – сейчас ребята готовят уроки, не прерывать же! Погодите, успеем.
Но тут неожиданное происшествие ломает наши планы. В кабинет врывается Суржик:
– Семен Афанасьевич! Новенькие! Новеньких ведут!!
Вот везет человеку – всегда он оказывается дежурным в те дни, когда у нас случается что-нибудь из ряда вон выходящее.
Это значит: Софья Михайловна была в гороно утром. Ей предложили явиться за ребятами на другой день, а послали их почти следом за ней. Уж не знаю, что за спешка была, но только не сможем мы сделать, как задумали.
Во дворе – двое милиционеров и кучка ребят лет по двенадцати-тринадцати. Мне сразу бросается в глаза один – настоящий вороненок: волосы черны до синевы, глазищи как уголья, очень смуглая кожа, Антон Семенович говаривал, что у меня цыганская физиономия, но куда мне было до этого парнишки! Ко всему, он был невероятно тощ – длинная шея, торчащие ключицы, острые локти. Такого не скоро откормишь.