Дорога ветров
Шрифт:
— Они нашли меня в стойле трактира в южном Эрчестере, — вымолвил он наконец. — Я спал там, в навозе. Стражник вытащил меня, швырнул в повозку, и мы поехали к Хейхолту. Это было в самый худший год той ужасной засухи, и все было золотым и коричневым в вечернем свете. Даже деревья казались застывшими и мрачными, как засохшая глина. Я помню, как я смотрел по сторонам, голова, моя гудела, как церковный колокол — я спал, конечно, после долгого запоя — и думал, не та же ли самая засуха, стершая все цвета мира, забила пылью мои глаза, нос и рот.
Солдаты, я уверен, думали, что я еще один преступник, которому не суждено пережить этот вечер. Они разговаривали так, как будто я уже умер, жалуясь друг другу на тягостную обязанность закапывать тело, столь зловонное и немытое,
«Пожалуйста, — умолял я, — не отводите меня к этому человеку! Если есть в вас эйдонитское милосердие, делайте со мной все, что угодно, только не отдавайте меня священнику». Солдат, который говорил последним, посмотрел на меня, и мне показалось, что какое-то сострадание мелькнуло в его тазах, но он сказал: «И обратить его гнев на нас? Оставить наших детей сиротами? Нет, крепись, и встреть это с открытым лицом, как мужчина».
Я рыдал всю дорогу до Нирулагских ворот.
Повозка остановилась у обитых железом дверей башни Хьелдина, и меня втащили внутрь, слишком подавленного отчаянием, чтобы сопротивляться — однако мое изможденное тело вряд ли смогло бы как-то послужить мне в борьбе с четырьмя здоровыми солдатами. Меня полупронесли через переднюю, потом вверх, как мне показалось, на миллион ступеней. Наверху при моем приближении распахнулись две огромные дубовые двери. Меня протащили через них, словно мешок с мукой, и я упал на колени в захламленной комнате.
Первое, что я подумал, принцесса, это что я каким-то образом упал в озеро крови. Вся комната была алой, каждая ниша, любая щель. Даже мои прижатые к лицу руки изменили цвет. Я в ужасе посмотрел на высокие окна. Все до одного они были сверху донизу застеклены красными стеклами. Заходящее солнце лилось в них, слепя глаза, как будто каждое окно было огромным рубином. Красный свет заливал всю комнату, подобно лучам заката. Казалось, не было никаких тонов, кроме черного и красного. Там были столы и высокие стеллажи, сдвинутые к центру зала, ни один из них не касался стены. Все было завалено книгами и пергаментами, и… другими вещами, на которые я не мог смотреть подолгу. Любопытство священника безгранично. Нет ничего, что он не сделал бы, чтобы узнать правду о чем бы то ни было, по крайней мере если эта правда важна для него. Многие из предметов его исследований, в основном животные, были заперты в клетки, беспорядочно расставленные среди книг. Большинство из них были еще живы, хотя для них, пожалуй, лучше было бы умереть. Учитывая хаос в центре комнаты, стена была удивительно чистой, на ней было изображено только несколько странных символов.
«А, — сказал голос, — приветствую коллегу, носителя свитка!» Это конечно был Прейратс, сидевший в центре своего странного гнезда на узком стуле с высокой спинкой. — Я верю, что твое путешествие сюда было комфортным".
«Не будем тратить слов, — сказал я. Вместе с отчаянием пришло определенное мужество. — Ни ты, ни я, Прейратс, больше не носители свитка. — Чего ты хочешь?»
Он ухмыльнулся. Он совсем не собирался спешить с тем, что было для него приятным развлечением. «Тот, кто когда-либо был членом Оредна, как мне кажется, навсегда остается им, — хихикнул он. — Разве оба мы до сих пор не связаны со старыми вещами, старыми писаниями и старыми книгами?»
Когда он произнес последние слова, у меня упало сердце. Сперва я думал, что он собирается просто мучить меня, чтобы отомстить за свое изгнание из Ордена — хотя другие были более ответственны
Около часа продолжалась наша дуэль с ним. Я бился словами, как рыцарь клинком, и некоторое время сумел продержаться — последнее, что теряет пьяница, видите ли, это хитрость, она надолго переживает его душу — но оба мы знали, что в конце концов я сдамся. Я устал, видите ли, очень устал и был болен. Пока мы говорили, в комнату вошли два человека. Это были уже не эркингарды, а мрачно одетые бритоголовые мужчины, выглядевшие темнокожими жителями южных островов. Никто из них не произносил ни слова — возможно, они были немыми — но тем не менее цель их прихода была ясна. Они будут держать меня, чтобы Прейратс мог не отвлекаться на пустяки, когда он перейдет к более сильным методам ведения переговоров. Когда эти двое схватили меня за руки и подтащили к креслу священника, я сдался. Не боли я боялся, Мириамель, и даже не терзании душевных, которые он мог причинить мне. Я клянусь в этом вам, хотя не знаю, имеет ли это какое-то значение. Скорее мне просто уже было все равно. Пусть получит от меня все, что может, думал я. Пусть делает с этим, что хочет. Это наказание не будет незаслуженным, сказал я себе, потому что я так долго блуждал в безднах, что не видел в мире ничего хорошего, кроме самого небытия.
"Ты вольно обращался со страницами одной старой книги, Падреик, — сказал он. — Впрочем, я вспоминаю, что теперь ты называешь себя как-то иначе? Неважно. Мне нужна эта книга. Если ты скажешь мне, где ты ее прячешь, то свободно уйдешь дышать вечерним воздухом, — он махнул рукой в сторону расстилавшегося за алыми окнами мира. — Если нет… — он указал на определенные предметы, лежавшие на столе у его руки, предметы, покрытые пятнами засохшей крови.
«У меня ее больше нет», — сказал я ему. Это было правдой. Я продал последние несколько страниц две недели назад: я отсыпался, пропив выручку за них, в этом грязном стойле.
Он сказал: «Я не верю тебе, козявка». Потом его слуги обрабатывали меня, пока я не закричал. Когда я все равно не смог сказать ему, где книга, он стал принимать меры сам, и остановился только тогда, когда я не мог больше кричать и голос мой превратился в надтреснутый шепот. «Хм, — сказал он, почесывая подбородок, как бы передразнивая доктора Моргенса, который часто размышлял таким образом над сложным переводом. — Похоже, придется поверить тебе. Трудно предположить, что такая падаль, как ты, станет молчать только из моральных соображений. Назови мне, кому ты их продал, всех до единого».
Молча проклиная себя за убийство этих торговцев — потому что я знал, что Прейратс убьет их и заберет себе все имущество, ни секунды не раздумывая, — я назвал ему все имена, которые мог вспомнить. Если я колебался, мне помогали его… его… его слуги…
Кадрах внезапно разразился отчаянными рыданиями. Мириамель слышала, как он пытается подавить их, потом у него начался приступ кашля. Мириамель сжала его холодную руку, чтобы дать понять, что она с ним. Через некоторое время дыхание его стало ровным.
— Извините, принцесса, — простонал он. — Я не люблю думать об этом.
В глазах Мириамели тоже стояли слезы.
— Это моя вина. Я не должна была заставлять тебя говорить об этом. Давай остановимся, и ты поспишь.
— Нет. — Она чувствовала, как он дрожит. — Нет, я это начал. В любом случае, я не смогу хорошо спать. Может быть, будет легче, если я кончу этот рассказ. — Он протянул руку и погладил ее по голове. — Я думал, что он получил все, чего хотел, но оказался неправ. «Что если у этих джентльменов больше нет страничек, которые так мне нужны, Падреик?» — спросил он. Ах, боги, нет ничего отвратительнее, чем улыбка этого священника! — Я думаю, ты должен рассказать мне все, что помнишь. Немного разума еще осталось в твоей пропитанной вином голове, так ведь? Валяй, расскажи мне, козявка".