Дорога
Шрифт:
Во сне бледная невеста выходит ему навстречу из-под зеленого полога ветвей. Соски обмазаны белой глиной, на теле — белые полосы. Газовое прозрачное платье, темные волосы собраны в пучок и заколоты перламутровыми гребешками цвета слоновой кости. Ее улыбка, потупившийся взгляд. Утром опять пошел снег. Крохотные бусинки серого льда нанизаны на электрические провода над головой.
Ничему этому он не верил. Сказал себе, что у человека в опасности и сны должны быть соответствующие — про опасные испытания, а если нет таких снов, то это признак бессилия и близкой смерти. Спал недолго и беспокойно. Снилось, что они с сыном гуляют в весеннем саду,
Видения преследовали его в пути. Но он продолжал двигаться вперед. Помнил все за исключением ее запаха. Помнил, как в театре сидела рядом, подавшись вперед, захваченная музыкой. Золотая роспись, настенные светильники, тяжелые складки занавеса по обеим сторонам сцены. Она положила его руку к себе на колени, и он мог нащупать резинки ее чулок сквозь тонкое полотно летнего платья. Останови это мгновение. А теперь всколыхни со дна души все темное и ледяное и отправляйся в ад.
Смастерил из двух найденных старых веников щетки и прикрутил их к тележке так, чтобы они сметали сучки и ветки перед колесиками, и посадил мальчика в тележку, а сам пристроился на поперечной железке как погонщик собачьей упряжки, и они покатили вниз с холма, регулируя скольжение наклонами тела, словно заправские бобслеисты. Впервые за долгое время он увидел на лице сына улыбку.
У основания холма дорога делала петлю. Деревья там расступались, образуя просвет. Старая просека в лесу. Они сели на скамейку на обочине и стали смотреть на впадину, теряющуюся в плотном тумане. Внизу виднелось озеро. Холодное, серое, неподвижное посреди изувеченной чаши долины.
— Что это, пап?
— Дамба.
— Зачем она нужна?
— Без дамбы не было бы озера. Раньше в этом месте была река. Вода, падая с дамбы, крутила громадные вентиляторы — они называются турбины, — которые вырабатывали электричество.
— Чтобы лампочки горели?
— Да, чтобы лампочки горели.
— Мы можем спуститься и посмотреть?
— Нет. До нее слишком далеко.
— Она долго простоит?
— Думаю, да. Она из бетона. Скорее всего, простоит несколько веков. А то и тысячелетий.
— Как ты думаешь, рыба там водится?
— Нет, ничего в этом озере нет.
В том далеком-далеком прошлом где-то поблизости от этого места он видел, как сокол камнем падал с голубой скалы, и врезался в стаю аистов, и хватал одного, и тащил вниз к реке. Долговязый нескладный аист безжизненно болтался в когтистых лапах и все ронял, ронял в холодном осеннем воздухе свои белоснежные перья.
Зернистый воздух, вкус которого навсегда остается во рту. Они стояли под дождем, как стоит стадо, застигнутое непогодой. Затем двинулись дальше, растянув полиэтилен над головой, под монотонный шум дождя. Ноги насквозь промокли и замерзли, а обувь скоро совсем развалится. На склонах — мертвые втоптанные в грязь стебли пшеницы. В пелене дождя — черные силуэты обугленных деревьев на гребнях холмов.
Зато в его снах бушевали яркие цвета. А как еще может заявить о себе смерть? Сразу после пробуждения все моментально обращалось в пепел. Так от дневного света разрушаются фрески, столетиями сохранявшиеся в замурованных гробницах.
Дождь прекратился, потеплело, и они наконец-то спустились в долину. Кое-где еще проступают очертания фермерских участков. Нигде ни травинки, все сухое и мертвое до самых корней. Высокие обшитые вагонкой дома. Одинаковые железные крыши. Длинный сарай посреди поля с рекламой по скату крыши: десятифутовые выцветшие буквы приглашают посетить Рок-Сити.
Придорожные кусты разрослись и превратились в непроходимую стену перепутанных черных колючек. Никаких признаков жизни. Он оставил мальчика посреди дороги с револьвером наготове, а сам поднялся по истертым каменным ступенькам на открытую веранду старого фермерского дома и, приставив руку к глазам, заглянул в окно. В дом вошел через кухонную дверь. Мусор на полу, старые газеты. Посуда в шкафу, кружки на крючках. Прошел по коридору и остановился в дверях гостиной: старинная фисгармония в углу, телевизор, дешевые диваны, а рядом — ручной работы шкаф из вишневого дерева. Поднялся на второй этаж. Спальни. Все покрыто пеплом. Детская комната, на подоконнике мягкая игрушка — собака, будто выглядывающая в сад. Покопался в стенных шкафах. Сбросил покрывала с кроватей и обнаружил два совсем неплохих шерстяных одеяла. Потом спустился в кухню. В кладовке нашлись три банки консервированных помидоров домашнего приготовления. Сдул пыль с крышек и осмотрел со всех сторон. Кто-то до него не рискнул взять банки, и он тоже не решился. Вышел из дома с перекинутыми через плечо одеялами. Зашагали дальше.
На окраине города наткнулись на супермаркет. Несколько старых машин посреди захламленной парковки. Там оставили свою тележку. Прошли по заваленным мусором рядам. В овощном отделе на дне ящиков нашлось несколько окаменевших фасолин да мумифицированные останки того, что когда-то было абрикосами. Мальчик не отставал ни на шаг. Через заднюю дверь вышли наружу, где ничего, кроме пары заржавевших тележек, не было. Вернулись назад в магазин — искали тележку поновее, но безуспешно. Рядом с входной дверью — опрокинутые на пол и разбитые монтировкой два автомата для продажи кока-колы. В пыли — разбросанные по полу монеты. Он сел, запустил руку внутрь: во втором автомате пальцы наткнулись на холодный металлический цилиндр. Медленно вытащил руку с добычей и уставился на банку кока-колы.
— Что это, пап?
— Кое-что вкусненькое, для тебя.
— Что это?
— Подожди. Садись.
Ослабил узлы, помог мальчику снять рюкзак и поставил его так, чтобы можно было спиной на него опереться. Просунул большой палец под ушко, дернул кверху и открыл банку. Поднеся кока-колу поближе к носу, уловил шипение лопающихся пузырьков и протянул банку мальчику.
— На-ка, пробуй.
Мальчик взял банку.
— Там пузыри.
— Ну же, не бойся.
Мальчик посмотрел на отца, наклонил банку и сделал один глоток. Задумчиво посидел, решая, нравится ему или нет, а потом сказал:
— Ужасно вкусно.
— Ну видишь.
— Пап, ты тоже глотни.
— Я хочу, чтобы ты все выпил сам.
— Пап, ну пожалуйста.
Он взял банку, чуть-чуть отхлебнул и вернул мальчику.
— Допивай. Давай посидим здесь немного.
— Потому что мне никогда больше не придется такое попробовать, да?
— Кто знает, что нас ждет впереди.
— Понятно.
День уже подходил к концу, когда они вошли в город. Длинные бетонные щупальца хайвеев и переплетенья шоссейных развязок, словно развалины гигантского парка аттракционов, маячили в сгущающемся сумраке. Засунул пистолет за пояс, куртку оставил незастегнутой. Повсюду лежали мумифицированные тела: кожа потрескалась и прорвалась на стыках костей, сухие и перекрученные как проволока сухожилия, сморщенные изможденные лица мучеников серее савана, оскаленные желтоватые зубы. Обувь давным-давно украдена, так они и лежали — босоногие, будто паломники.