Дорогами войны. 1941-1945
Шрифт:
Вечером к домику, где разместился КП роты, подъехал «виллис». Из машины трое молодых краснощеких парней с автоматами. За ними степенно вылез плечистый полковник с черной окладистой бородой, интеллигентный старик.
Полковник вошел на КП как к себе домой. Представился: из заградотряда.
– Какая часть, кто командир, есть у вас офицер с бородой? – спокойно, по-домашнему начал допрос полковник. Я понимал свое нелепое положение, но начал юлить, этаким полоумным дурачком рисоваться, а у самого кошки на душе скребут! Полковник не стал слушать мою
– Слушай, сынок, – он даже не счел нужным назвать меня по званию, мягкие отеческие глаза пригвоздили мою голову к воротнику, – послушай мой добрый совет: говори правду. Иначе увезу тебя! – он кивнул в окно, в сторону автоматчиков. – Ведь они за тобой приехали.
Влезать в преступную игру с Бородой я не стал и назвал номер и адрес части, фамилию командира.
«Виллис» мягко рванул с места и увез нежданных гостей.
Через трое суток Борода вернулся, но бороды у него уже не было.
– Эх ты, мальчишка, чего испугался! Смотри, худо тебе будет! – пригрозил он.
И тотчас на меня напустился.
Через несколько дней Колю Шкуренко вызвали в штаб с вещмешком. Его направили в маршевую роту, и в первом же наступлении Николай погиб. Прошла неделя. Раздался звонок. Меня к телефону вызывает майор Л. и начинает отчитывать.
– Ты, Протасовский, совсем надоел, распустился, командира своего не слушаешь, распоряжений не выполняешь. Мой приказ. Передай взвод помощнику и утром являйся в штаб части. Пойдешь в штрафной батальон!
И бросил трубку. У меня грудь сдавило от негодования.
Я вызвал старшину Бредихина и рассказал о разговоре с командиром части.
Старшина замер, сжал зубы, не знает, что сказать.
Утром, забросив вещмешок за плечи, я пошел прощаться с солдатами. Вошел в землянку. Все встали. Оцепенели старики, в глазах слезы, головы поникли. Приехал в штаб, встречаю начальника штаба. Он ласково меня за плечи обнял.
– А, Протасовский, приехал! Сходи в столовую, подкрепись, захвати почту и возвращайся в роту.
Я растерялся. Неужели он не знает о моем вызове.
– Так ведь мне сам майор звонил.
– Знаю, знаю! Майор выехал в штаб корпуса. А ты поезжай в свою роту!
Я в недоумении от этого циничного фарса побрел по коридору. Навстречу мне идет капитан из СМЕРШа. Остановился. Поздоровались. Он хлопает меня дружески по плечу и говорит:
– Не расстраивайся, Протасовский, все в порядке, возвращайся в свою роту!
Встретил меня Бредихин, выслушал и говорит: видимо, вам командир подлость какую-то готовил, да сорвалось. К сожалению, память моя не сохранила фамилии капитана из СМЕРШа. Видимо, он был одним из тех, кто заслонил меня от расправы.
В январские морозные дни сорок четвертого войска Первого Белорусского фронта перешли в наступление и освободили железнодорожную станцию Калинковичи. Станция – только название на карте. Самой станции и пристанционных построек нет. Только местами
Вплотную к железнодорожному полотну подступает лес. С одной стороны высоченные корабельные сосны, с другой – мелкий ельник с корявыми низкорослыми сосенками.
Лейтенанта С. с нашей роты сняли, командование ротой принял старший лейтенант Покуда, а я, как и прежде, командовал первым взводом роты.
Выгрузили роту из новых автобатовских «студебекеров». Покуда подает команду, кому и где занимать позиции. Указал вероятное направление нападения танков противника: северо-запад по лесной дороге.
Старший лейтенант Покуда средних лет, плечистый украинец, до войны работал в аппарате горкома партии Киева вместе с Хрущевым. Характер мягкий, покладистый, с таким командиром воевать можно. Он сочинял планы учебы, потешал нас смесью русского с украинским, а мы, взводные, жили по ритму, заведенному войной: спать, есть, стрелять, тренировать расчеты. День стоит морозный и сумрачный. Погода нелетная. Лесная тишина изредка нарушается уханьем орудий, стреляли где-то далеко за лесом.
В полночь на станцию тихо, по-кошачьи, подкатил паровоз-«кукушка» с несколькими вагонами. Сгружают ящики с боеприпасами и провиантом. Тут же ездовые нагружают все это добро на сани и везут на передний край. Вместе с ними группа солдат тихо и без команд уходит в лес. Все в новых шубах, шапках и меховых рукавицах.
Наши солдаты шебутятся у вагонов, болтают с ездовыми. Среди них и мой проныра младший сержант Костя из Кронштадта, фамилию его не помню. Этот так не уйдет. Не дадут, так сам стащит. Костю ко мне прислали на исправление. Служил он в роте Подоплелова, крупно с ним поскандалил и попал ко мне. Здесь, как правило, всех воров, уголовников, скандалистов и просто задир-драчунов направляют ко мне. Был я – как и все другие командиры, ничем особым не отличался и специально никого не воспитывал. Просто со всеми ладил, конфликтов со штрафниками никогда у меня не было, и ни одного бранного слова от них не слышал. Были у меня такие орлы, которые провели за проволокой по десять-пятнадцать лет. Все они оставили о себе хорошую память исправных солдат. В ту пору я был самым молодым офицером батальона, минуло мне только девятнадцать лет.
Землянку-конуру мне продолбили у бункера второго расчета. За землянкой в канаве лежит здоровенный рыжий немец с автоматом, словно кого-то высматривает.
Голова крупная, лицо простое крестьянское, у самого носа небольшое синее отверстие.
– Теперь эта немецкая падла вас будет охранять, – острит сержант Исаев, – там, за дорогой, штук пятнадцать немецких ног из-под снега торчат. Может, стащить его туда? – предлагает он свои услуги.
– Не надо! Черт с ним, пусть валяется, похоронники заберут.