Дорогая пропажа
Шрифт:
– Спасибо, Полюшка. Иду… Потом договорим, Паша, – она отпустила его руку, – Мне будет очень интересно услышать все, что ты расскажешь о себе.
Павел вдруг почувствовал, что с ним твориться что-то странное. В самом низу горла – между ключицами неприятно запершило, напомнив о давно забытой обиде. Контрольное слово, произнесенное Наташей, вытащило из памяти образ одноклассницы, насмешливо сообщавшей, что «ей с тобой не интересно».
10.
Юношеский максимализм воспринял отказ, с одной стороны, как смертельную обиду, а с другой – повысил статус объекта обожания. Отсутствие жизненного опыта доводило ситуацию до абсурда, рисуя мучения неразделенной любви до конца дней и сцены раскаяния Наташи у его смертного одра по истечении жизни. Паша мысленно разговаривал с любимой, доказывая, что она не права, что он интересный человек – просто ей не удалось этого увидеть. Но условие, которое подбросила судьба в лице Наташи, уже сработало, определив его жизненный путь на долгие годы вперед. В Пашином сознании выстроилась логическая цепочка. Оказалось, чтобы понравиться, надо быть интересным. А, чтобы быть интересным, нужно многое знать и уметь. А это подразумевает – учиться. Учиться, чтобы быть интересным. И Паша, что понимал тогда под этим, то и начал интенсивно постигать. Стал много читать по вечерам. Освоил, благодаря другу, пару десятков гитарных аккордов, чтобы можно было петь дворовые песни. Записался в секцию бокса. Захотелось схватить все сразу, чтобы вызвать интерес к себе. Жизнь поставила перед ним задачу, которую спровоцировал самый мощный стимул на земле – любимая женщина.
Правда, успеваемость стала сдавать свои позиции. Но поступление в ВУЗ в обозрение Пашиных интересов еще не попало. Была мечта – уехать куда-нибудь с геологической партией. Кем угодно, но уехать. Юность рисовала неимоверные испытания, из которых Павел Думанский – бородатый мужчина, в свитере «а ля Хемингуэй» всегда выходил победителем. И о его победах каким-то образом тотчас же узнавала Наташа. Она восторгалась ими, и желала встретиться с Павлом Петровичем. Но его дела никак не позволяли этому случиться. От неисполнимости желания Наташа мучилась, описывая свои страдания в письмах. Он же всегда отвечал ей сдержанно, по-мужски, предлагая еще немного потерпеть, пока он найдет для страны еще одну кимберлитовую трубку.
Летом, первые месяцы после своего фиаско, Паша часто бродил по берегу реки недалеко от дома любимой, тайно надеясь на случайную встречу, ведь случайные встречи ни к чему не обязывают. Подумаешь: ну, шел, ну, случайно встретились – привет, привет. «Ну как тебе, Наташенька, живется без меня?» «Плохо, Пашенька, извелась я совсем. Я – такая дура, но только теперь это начала понимать».
Когда он забывался, и его так далеко заносило, он плевался, удивляясь разошедшейся фантазии – как такое в голову взбрело, и поносил себя разными при этом словами.
Ближе к осени его переживания больше стали носить оттенок философских рассуждений – сказалась появившаяся любовь к чтению и склонность к творческому осмыслению всего того, с чем соприкасался внутренний мир. Его поражали непререкаемые величины космоса, за которыми он чуть ли не каждый вечер наблюдал, лежа на носу какой-нибудь «казанки» на берегу реки. Нравилось ложиться и улетать мыслью в эти незыблемые просторы Вселенной, где жизнь его и его страдания оказывались ничем. Эти две полярности – величие и ничтожность страданий, интегрируясь, приводили к такому покою в душе, что Паша первый раз, когда это случилось, даже подумал, что любви больше нет. Но это была лишь короткая передышка.
Осенью он уже довольно сносно для улицы играл на гитаре. А его тембр голоса и талант импровизировать давали в итоге неплохое исполнение. Постоянные занятия боксом заметно изменили фигуру и манеру общения с окружающими. Появилась уверенность в себе, и, конечно же, немало поклонниц.
Страдания, сотворенные обидой и позором отказа, начинали притупляться, трансформируясь в светлое чувство притяжения. Он продолжал мечтать о Наташе, как и прежде не докучая ей собой. Мысль о случайной встрече не покидала. Но уже как реальность, а не как детское – «вот умру – поплачете тогда».
Уже в сентябре, в последние еще по-летнему теплые дни почти каждый вечер парни и девушки собирались на дебаркадере. Под крышей железной плавучей пристани для «ракет» – теплоходов на подводных крыльях – было темно, была хорошая акустика, и потому гитара и голос звучали лучше, чем где-либо. Звуковые вибрации, отражаясь от металлических стен создавали эффект пустой комнаты. К тому же почти полная темнота позволяла полностью раскрепоститься.
Дворовая песня, где припевом шел рефрен «некрасивая, несчастливая» пользовалась у местных девчонок особым вниманием. И сегодняшнее исполнение этого уличного шедевра исключением не явилось – вызвало восторги, потому что Паша всегда выкладывался по полной, внося в песню всю горечь своей неразделенной любви.
После небольшой паузы, завершившей выступление, девчонки наперебой стали просить исполнить каждая свое.
– Все! – Паша протянул инструмент парню, который сидел на перилах – напротив, – Следующий!
Раздались недовольные возгласы. Коля, его одноклассник и товарищ по секции бокса, склонился к уху:
– Наташка твоя здесь. Почти всю песню слышала. С Полинкой пришла.
Кровь прилила к щекам и ушам. Паша даже ощутил покалывание в них: «Слава богу, что не знал, – обрадовался, – Не буду петь, пока не уйдет».
Свершиться его утверждению, может быть, и было суждено. Но не в этом месте и не в это время. Две девушки в светлых, а потому заметных в полутьме дебаркадера платьях уже отобрали гитару у парня, воспользовавшегося паузой и бренчавшего что-то, подвывая, и совали Паше.
– Паш, давай еще что-нибудь…
– Давай что-нибудь из старых.
С минуту он отнекивался. Но девушки настаивали. К ним присоединились и другие. И дальше сопротивляться становилось неудобно. Либо нужно было делать, что просили, либо собираться под каким-то предлогом и уходить. А уходить не хотелось: хоть и не видел Наташу, но она была здесь – рядом. Он словно осязал ее всем своим существом.
– Паш, а давай «Пропажу», – сказал кто-то из девушек, – Пропажу… Пропажу, – раздались наполненные проникновенными чувствами голоса.
– Ну, ладно. Ладно, девчонки. Будет вам «Пропажа», – он словно извинялся – за то, что заставил себя просить, потому что в присутствии Наташи песня для него самого обретала такую актуальность, что исполнить ее перед любимой – подарок судьбы. Песня о двух влюбленных, потерявших друг друга, так соответствовала его переживаниям, что просто в яблочко. И он запел, возрождая в простоватых, с поучительным смыслом строках нехитрую жизнь: через собственную боль, через уживавшиеся, благодаря юношескому максимализму, отчаяние и надежду – через все то, что уже успел выстрадать и понять. Ему не нужно было призывать эмоции – они и так зашкаливали. Не он – они играли им: его, с еле заметным надрывом, голосом – инструментом обласканной любовью души. А когда в тексте вслед за кульминационным моментом пошла развязка, он уже напрямую обращался к Наташе, пророча ей – без него – страдания.
И когда-нибудь ты, совершенно одна,
В чьем-то старом, чисто убранном доме,
Подойдешь к телефону – смертельно бледна,
Наберешь затерявшийся в памяти номер…
Все тот же столь знакомый, но столь незаметный для неискушенного юного ума принцип «вот умру – поплачете» работал неизменно. Бесхитростные слова песни находили живой отклик в душах слушателей, а больше – слушательниц, заставляя их сопереживать герою, чьим воплощением оказывался Паша.