Дороги и судьбы

Ильина Наталья Леонидовна

За пятьдесят один год своей научной жизни Александр Иванович опубликовал около тысячи четырехсот работ - книг, статей, рефератов, рецензий, заметок, в их числе не менее четырехсот крупных произведений, из которых главное "Климаты земного шара и в особенности России". Одни названия его трудов занимают более шестидесяти страниц печатного текста. За последние пять лет жизни, шагнув уже в восьмой десяток, Александр Иванович опубликовал девяносто пять работ.

Я их не читала, говорить об ученых заслугах Александра Ивановича не могу. Но тут и без меня все сказано: о первом русском климатологе написано много сочинений. Все они специальные, моему пониманию недоступные. Но есть книга, упомянутая выше, где автор, А. Тимашев, популярно рассказывает о Воейкове и как об ученом, и как о человеке.

Опираясь

на эту книгу, а также на неопубликованные записки моей матери, я попытаюсь дать ну не портрет, а хотя бы карандашный набросок фигуры "дядюшки профессора", человека удивительного и очень, мне думается, русского... Мать пишет: "А. И. Воейков, так же как и друг его Д. И. Менделеев, не был академиком... И вообще в царской России "дядюшка профессор" пользовался куда меньшей известностью, чем наш дальний родственник В. Н. Воейков, ничем не отличившийся, кроме своей близости ко двору Николая Второго".

Все почести, вся слава - памятник, село и обсерватория, названные именем Воейкова, и пролив в архипелаге Курильских островов, и ледник на Северном Урале, тоже его имя носящие, - все это пришло к Александру Ивановичу лишь после смерти, что, видимо, обычно для наших широт, где, по слову Пушкина, "любить умеют только мертвых".

Как бы, вероятно, изумился своим посмертным почестям этот скромнейший, деликатнейший человек, при жизни своей даже академиком не ставший и избранный в члены-корреспонденты лишь на шестьдесят девятом году жизни. Писал, изобретал, делал открытия, путешествовал, учился, учил других, помогал всем, кому мог, взвалил на свои плечи огромную семью брата, а сам жениться не успел...

Тимашев пишет: "В девяностых годах Дмитрий Иванович серьезно болел... Когда он умер, Александр Иванович перевез из Самайкина в Петербург вдову брата, Ольгу Александровну, и шестерых, детей. Снял большую квартиру..."

"Дядюшка профессор (пишет моя мать) жил на Васильевском острове в уютной квартирке. Все заботы его лакея Александра и кухарки Татьяны были направлены на то, чтобы как можно лучше организовать жизнь профессора. Но вот в 1896 году умирает его единственный брат, мой отец. Дядя не колеблясь решает бросить свой налаженный быт (утренние занятия, вечерние беседы с друзьями учеными - дядя любил принимать у себя гостей!) и, наняв большую квартиру, собирает под этим кровом осиротевшую семью. Я очень помню апрель 1897 года, когда в нашем деревенском доме только и было разговоров о предстоящем переезде в Петербург. Соседи-помещики советовали матери остаться в Самайкине, девочек отдать в институт, мальчиков - в корпус. Но письма дяди были настойчивы. Он считал, что семья должна жить вместе. И он, мне кажется, не хотел, чтобы племянники его училась в закрытых учебных заведениях...

И вот осенью того же 1897 года мы очутились в десятикомнатной квартире на третьем этаже дома Анрепа (Лиговка, 3). Напротив - большое здание евангелической больницы, где за окнами проплывали белые крахмальные чепцы лютеранских сестер милосердия, а в половине девятого утра раздавался звон церковного колокола. Из нашей квартиры был также виден Озерной переулок и поодаль - гимназия Я. С. Гуревича, куда поступили мои братья Александр и Дмитрий".

"Стало шумно и людно. Создавалась трудная обстановка для научных занятий",- сухо сообщает Тимашев.

"Шесть человек детей, гувернантка, учителя,- пишет моя мать.- Куклы, забытые девочками на столе профессора, шумные игры, а подчас и баталии мальчиков. Дядюшка переносил все это с ангельским терпением... Когда мы подросли, для нас дважды в год устраивались вечера. Спальни превращались в гостиные, большая гостиная очищалась от мебели, по стенам расставлялись взятые напрокат золоченые стулья, в кабинете дяди ставили столы для ужина родителей - в те годы молодые девушки ездили на вечера только в сопровождении старших... Собиралось до восьмидесяти человек, танцевали до трех утра. Дядя заранее узнавал о том, когда предполагается фестиваль, и скрывался на свою дачку в Финляндии, в Мецекюля (ныне Рощино). Скромный домик этот стоял на пригорке и был окружен сосновым лесом. Неподалеку дачи профессора Бехтерева, профессора Введенского, профессора Лебедева, а дальше, по Черной речке,- Леонида Андреева и семьи Лозинских. Меня,

помнится, беспокоило, что все эти дачи носили громкие имена (профессор Лебедев, например, назвал свою виллу "Бориваль", а доктор Шапиров "Лауторанто"), и я все приставала к дяде, предлагая для его дачи звучное, казавшееся мне очень красивым название "Изобары", но дядя как-то отмалчивался... Купил он этот дом, чтобы иметь тихое убежище, но во время зимних и весенних каникул туда врывались мы, племянники, и убежище сразу переставало быть тихим... Но никогда не только слова упрека, но даже недовольного лица. Самое удивительное, однако, вот что... Лишь после кончины дядюшки нам стало известно, что он нанимал комнату на Малой Итальянской (ныне улица Жуковского) и с утра уходил туда, взяв книги. Мы-то были уверены, что он занимается в университете, и понятия не имели, что рабочий его кабинет тут же, рядом, недалеко от нашей квартиры..."

У Тимашева читаю: "На похоронах Воейкова к Ольге Александровне подошла какая-то старушка: "Куда отвезти вещи и книги Александра Ивановича?" "Какие книги?" - "Да ведь он много лет снимал у меня комнату и почти каждый день приходил туда заниматься".

Ни приказывать не умел этот человек, ни распоряжаться, ни тем более упрекать. Изъяснялся в форме полувопросительной, в наклонении условном... "Не находите ли вы, что ваша статья очень бы выиграла, если б к ней добавить некоторые мысли?" "Как бы вы отнеслись (спрашивал он подчиненного) к возникшей у меня мысли командировать вас на некоторое время туда-то?" К студенту, провалившемуся на экзамене, обращался как к ученому-коллеге: "Я хотел бы еще раз встретиться с вами, чтобы побеседовать на затронутые сегодня темы". Полагаю, что слова эти Александр Иванович произносил голосом смущенным, стыдясь неудачи студента больше, чем сам студент...

Подмосковной усадьбы Аннино-Знаменское не было уже давно: ее Александр Иванович продал, когда понадобились деньги на трехлетнее путешествие по двум Америкам, Северной и Южной, и по Азии. Продал, уехал. А в сарае остались лежать вещи, в продажу не входившие: старые портреты, серебряная посуда, столовое белье. "Так все и пропало,- говорит моя мать,- дядя уехал и забыл, а отец тоже был чем-то занят и тоже забыл..."

И это сыновья хозяйственного Ивана Федоровича!

В 1906 году женится старший племянник Александр, и "дядюшка профессор" несет в столовую свои громадные географические атласы и вместе с племянником тратит вечер на обдумывание маршрута свадебного путешествия молодых, а затем вручает большую сумму денег на оплату этого путешествия.

Моей матери, тогда курсистке-бестужевке, захотелось взять абонемент на вагнеровские оперы в Мариинском театре. Услыхав об этом, Александр Иванович бежит в свой кабинет, приносит кошелек, дает нужную сумму. На другой день Ольга Александровна говорит ему: "Смотрите, Саша, сколько золотых монет Марфуша нашла на полу в гостиной! А ведь девочка только что из деревни, могла бы соблазниться, скрыть их, я не хочу, чтобы она испортилась в городе!"

"Дядюшка профессор,- пишет моя мать,- смущен был чрезвычайно. И сколько он так рассыпал монет по белу свету, снабжая деньгами других, сам же простаивал на холодном ветру в промозглые петербургские вечера, ожидая трамвая после затянувшегося заседания в Географическом обществе. Не думавший о деньгах, когда они были нужны другим, к себе наш профессор относился сурово..."

Тимашев сообщает, что известный одесский климатолог Клоссовский был изгнан из университета по соображениям политическим. Работы найти не мог, нуждался. Александр Иванович немедленно послал Клоссовскому заказы на статьи для "Метеорологического вестника"... "Опальный ученый стал регулярно получать гонорар от журнала, хотя многие его статьи из-за отсутствия места света не увидели. Клоссовский не знал, что гонорар нередко посылал ему Александр Иванович из собственных средств... Кошелек его был открыт всем нуждающимся. После его смерти выяснилось, что во время первой мировой войны Воейков пожертвовал в пользу беженцев крупную сумму: три с половиной тысячи рублей. Это были его личные сбережения от гонораров и профессорского жалованья, доходами от имения профессор не пользовался давно..."