Дороги и тропы
Шрифт:
При отъезде я попросил Антониху подвезти к пристани.
Честное слово, не встречал более уверенного водителя! Но почти у самой пристани старенькая машина вдруг зачихала, что-то случилось в ее потрепанном организме.
— Ничего, сейчас отыщем болячку, — сказала Антониха.
Она скинула телогрейку, как заправский шофер, закатала по локоть рукава кофты и, расстелив тряпицу, стала бережно класть на нее замасленные железки. Все это сопровождалось добродушным ворчаньем, нелестным словом в адрес какого-то Ваньки Коровина.
— Удружил, сукин сын. Сделал...
Я с любопытством
— Степа, свези-ка человека на пристань и приезжай помоги.
Шофер с готовностью распахнул дверку грузовика. Мы попрощались с Антонихой. Я записал адрес, сделал снимок на память. Антониха глянула на часы.
— Езжайте, езжайте. Пароход ждать не станет.
С палубы парохода я долго глядел на прибрежную улицу: не покажется ли Антониха? Наконец, когда пароход уже сделал у пристани разворот, на дорогу вырулил мотоцикл. Антониха по берегу обогнала пароход и остановилась на пригорке. Степенная, неторопливая.
Я снял шапку: до свидания, Антониха!
СЛЕПОЙ ПОВОДЫРЬ
Мы плыли по реке на моторной лодке. Слово «плыли» я сейчас не могу писать без улыбки. Мотор даже на глубоких местах еле одолевал встречную воду. На перекатах мы вылезали из лодки, клали на плечи веревку и становились настоящими бурлаками. В этих местах так и ходят с лодками против течения. Тянешь, тянешь, камни под ногами гремят, веревка режет плечо, ноги в резиновых сапогах начинает ломить от холода. Самое лучшее — пробежать по сухой гальке и сесть покурить. Но мы спешили и поэтому шли и шли. На глубоких местах вода прятала пенные гребни, и мы включали мотор. Замучил этот мотор. Все время ждешь: винт ударит о камень, полетит шпонка, надо будет чинить. Шпонка летела раз восемь. Но все-таки мы километров сорок прошли. И тут случилось что-то совсем плохое. Володя-моторист выругался по-русски, потом по-корякски, жестоко растоптал папиросу на алюминиевом дне лодки и сказал: «Два дня чинить».
Я загрустил. Послезавтра должен быть самолет. К этому сроку надо вернуться в поселок. По воде сеялся мелкий дождик. Вверху, на сопках, дождик ложился кипенно-белым снегом, за ночь зима могла и ниже спуститься. Мы сели перекусить и подумать. И тут мы увидели лодку. Она споро шла по течению... Три человека. Один, кажется, спит, другой — на веслах, третий, высокий, с длинным шестом, сидит на корме. Мы замахали руками, и лодка пошла носом к нашему берегу.
— Ему надо вернуться в поселок. Возьмете?
— Хороша, садись, садись... Веслами можешь немножко?
...Лодку подхватило течением, и только теперь я увидел: сижу на ворохе крупной рыбы. Тут же лежат шкуры, оленье мясо. На носу прижалась собака. Большая лодка чуть не черпает воду, но стариков это нисколько не беспокоит. Они бормочут корякскую песню, один пьяный пытается и никак не может завязать шнурок на засаленных меховых штанах.
— С праздника едете?
— Однако, с праздника. Олешка кололи, немножко мухоморчика пили, — отвечает высокий с шестом.
Я уже знал про этот грибной
Один старик сзади меня беззубым ртом жует заваленный кусок полусырого мяса. Другой, так и не сумев завязать шнурок, уткнулся в оленью шкуру.
— Уснул дедушка Они, — улыбается высокий с шестом.
Мне не до шуток. Гляжу на этого третьего. Он то понимает, что мы вот-вот кувыркнемся?
— Много гольцов везете?
— Однако, хорошо ловили. Штук двести будет...
Лодка чуть-чуть не хлебает бортами. Гольцы подо мною скользят как живые, трудно грести. Кажется, этот третий, с шестом, протрезвел, вон как ловко уперся. Но что это он шарит рукой? — рукавица лежит на виду, на коленях.
— Плохо видите?
— Однако, совсем слепой.
— Совсем?!
— Однако, с детства не вижу.
Лоб у меня сделался мокрым. Как же я сразу... Веки у человека в самом деле не поднимаются, лицо неподвижное... И вот как раз надо решать, куда повернуть лодку. Уже слышно — вода бьет о камни, и белую пену видно. Вот сейчас, сейчас надо... Там, на быстрине, будет поздно...
— Мельгитанин [1] , надо правым веслом греби... Там у берега глубина хорошо.
Теперь я и сам вижу, что правым. Опять скребануло по днищу... Уже глаз не могу оторвать от высокой спокойной фигуры. Это он с шестом ловко ровняет лодку. Вместо шарфа на шее белое вафельное полотенце, на поясе — ножик и две небольшие коробочки. С табаком и, наверное, с этим сушеным «мухоморчиком».
1
Мельгитанин — русский.
— Вы тоже на празднике выпили?
— Однако, немножко. Так немножко песня хотел... Слушай, право, право греби — палка будет...
Да, это бревнышко на течении могло бы нас... Я уже не могу сдержать изумления: .— Иван Пинович, а как же вы?..
— Однако, просто. Шумит палка — я слушай. Сейчас поворот будет. Держи! Держи! Камни!
Поздно. Лодка не опрокинулась, но крепко, со скрежетом села на дно. Шестом и веслами не возьмешь. Рулевой прыгает в воду. И я прыгаю. Вода выше сапог и холодная... Проснулся от толчка дедушка Они, но ничего не понял, забормотал песню...
Опять плывем. И я уже не чувствую себя капитаном. Мне надо, конечно, в оба глядеть, но больше я слушаю, что говорит этот удивительный человек на корме.
— Сейчас бояться не надо. Тут камни нету. Смело надо греби. Тут рыба много живет, слышишь, юкола пахнет? Мой юкольник.
На берегу показался аккуратный сарай на тонких высоких сваях.
— Юколы много запас?
— Однако, много.
— Сам ловил?
— Сын помоги, жена помоги, сам много ловил. Сейчас надо левым греби — будет камень, который наверху нету.