Дороги и тропы
Шрифт:
— А у нас от воды деться некуда. Вся жизнь на воде... Про нас и в журнале писали. Так и сказано: «Вся жизнь на воде». Да-а... Это в аккурат там, где Дунай подходит к Черному морю.
В блокноте я тогда записал: «Вилково. Вместо асфальта — вода. Рыбаки. Староверы. Дунайская сельдь». Теперь выпадал случай по глядеть на «вторую Венецию».
Дорога из Кишинева оказалась несложной. В Измаиле (том самом, где Суворов прославился) надо сесть на маленький пароходик и плыть по Дунаю к Черному морю. Если дорого время, надо сесть на «Ракету». Этот сверкающий белый снаряд дрожит от нетерпения, как норовистая лошадь. И когда капитан в своей обтекаемой рубке отпустит наконец «удила», «Ракета» срывается с места, мчится, как и подобает ракете, только не дым из хвоста, а водяная белая пыль. И все, кто первый раз оседлал эту лошадь, переглядываются, улыбаются: вот это да! Наверх подняться? Что вы! Как листок сдует.
На Дунае новичок сразу Штрауса вспоминает и удивляется: почему же не голубой? Но такое уж свойство воды: небо огнем полыхает — и вода полыхает, небо свинцовое — и вода серая, как тоска. В погожее время Дунай кроткий и чистый, как дорогое зеркало. Если чайка летит, кажется — две чайки летят. И четыре берега у Дуная — два обычных, два «кверху ногами».
Как и подобает силачу, который держит на хребте черные баржи, рыбацкие лодки и белые пароходы, Дунай не хвастает попусту силой.
Шумливы только мелкие речки. А тут ширь, и глубь, и красота — заглядишься.
Справа и слева одинаковые берега. Старые, безглавые ветлы. Слева — наша земля, справа — заграничная. Слева — наши столбы, полосатые, с гербом. Справа — румынские. Два рыбака. Один ловит справа, другой — слева. У границы свои законы. Говорить не положено на реке. Но я думаю, эти два рыбака говорят. Наверное, так: «Ну как сегодня?..» — «А никак. Осень. Какая рыба...»
Пристань с надписью «Вилково». Толпа на пристани. Сегодня проводы в армию. Бритые рыбаки непременно хотят разбить каблуками дощатый пол дебаркадера, гармошка выдыхает через медные ноздри весь дух, какой только есть в гармошке, и вот-вот выпрыгнет из-за белого полотенца. Чья-то косынка вьется над бритыми головами. Старуха плачет. Две девчонки хохочут и сыплют на бритые головы цветочные лепестки. Частушки, «Последний нонешний денечек», «У нас еще до старта...» — все смешалось...
— Ну, все. Трап! — Капитан вошел в рубку. «Ракета» сверкнула белым хвостом и понесла гармошку и бритые головы по Дунаю.
И вот уже пусто на пристани. Плавают по воде лепестки астр и оброненная кем-то пачка сигарет «Лайка».
Двое мальчишек обращают внимание на мою «пушку» со стеклами.
Через две минуты мы уже связаны дружбой любопытных людей. Я им — поносить сумку и «пушку», рассказать про Москву. Они мне — показать Вилково.
Вилково — это чудо!.. Дома, палисадники у домов — в рядок, как положено. На плетнях горшки, белье на веревках. Однако попробуй заехать на улицу в этом городе. Только на лодке! Вместо асфальта, булыжника или даже простой деревенской травы вода течет по всем улицам. Дома чуть выше воды. Возле домов — виноград, груши, яблоки. Поспеет яблоко, захочет на землю упасть, а земли-то, глядишь, и нет под веткой. Блюк! — и поплыло яблоко. Рыбы захотел половить — бери бредень, лови прямо на улице; купаться — хоть из окна прыгай. Из окна же, если захочешь, можно закинуть и удочку. Лещи, сазаны, караси, судаки — отцепляй прямо на сковородку. А на бережку, в илистом палисаднике, все, что хочешь, родится. Земля такая: загородят палками край канала, глядишь — палки зазеленели, и вот уже превратилась ограда в рядок кудрявых ракит — еле-еле продерешься на лодке. А лодка тут все! Родился человек — из роддома по воде доставляют; свадьба — на лодках; что-нибудь по хозяйству купил, кровать, скажем, стол — на лодке везут. Умрет человек — последнее путешествие тоже на лодке.
Если вода небольшая, мимо домов можно пройти и посуху. Тянутся вдоль канала на сваях деревянные тротуары, где шириной в полметра, где в одну доску. Ночью чужак может и бултыхнуться с мостков. А свой человек уверенно ходит. В темноте сразу определить можно, кто идет по мосткам: стонут доски, скрипят — подгулявший рыбак в сапожищах до пояса дом ищет... А это каблучки спешат на свидание... Бочку с рыбою покатили...
Все мостки и каналы приводят в главный канал. Тут лодки ночуют. Сколько б, вы думали, лодок ночует в канале? Две тысячи! Лодки зовут каюками, похожи они на пироги — помните, у индейцев? — борт крутой, нос загнутый. На многих лодках моторы. Но это только для моря и для реки. С мотором по улице — не моги! Нарушителя сразу за ворот, а утек — номер запишут. На каждой лодке номер, как на машине. Зато уж на самой реке лодки — хозяева. Каюки, чуть больше каюков — могуны, совсем большие — фелюги, и совсем уже корабли — сейнеры. Весь этот деревянный и металлический флот караулит дунайскую рыбу. А рыбы тут много, и хорошая рыба. Есть такое название: дунайская сельдь. Нежность необычайная! Ее и коптить будто бы запретили — жиром исходит. Ну и, кроме селедки, есть тут красная рыба (осетр и белуга), лещ, судак, сазан, линь, сом.
Я попросил ребятишек отвести меня по мосткам к самому главному рыбаку. Ваня и Петька советуются, перебирают фамилии:
— Унгаров Яков... Унгаров Володька, дядя Кондрат Севизин, дядя Куприян Изотов...
— Нет,— сказал Петька,— хоть деда Махно на почетной доске и нет, все равно он главный рыбак...
Ищем деда Махно.
Дед стережет сети. Надо бызвать деда Федосий Васильевич Овсянников. Но так повелось: Махно и Махно. Старик не обижается, даже удивленно поднимет бровь, когда услышит имя и отчество.
— Да, семьдесят семь... Из них почти семьдесят — на воде. Всяко ловил... Что, белугу?.. Нет, не брешут. Вот такая была. Верхом ее окорячил — ноги до земли не достали. Сорок пудов!—Старик оживляется, садится верхом на скамейку, и мы не можем уже не поверить, что действительно ноги до земли не достали. — Первый год на путину не вышел, сижу стерегу сети... Эх, сынок, понимать надо! Сижу стерегу... А насчет путины Володьку Унгарова поспрошайте — хорошо ловит...
Но молодой капитан сейчас где-то под Керчью ловит хамсу...
Вилково — городок небольшой. Петя Изотов и Карасев Ваня показали мне все, что могли показать. Я только в конце дня заметил: Петька как вышел из дому в отцовских войлочных шлепанцах, так и отправился в путешествие. Обувка неподходящая. Но Петька вернуться не пожелал, снял шлепанцы, смешно держит в обеих руках и шлепает по мосткам красными, как у гуся, ногами.
С высоких мостков мы видели, как с лодок возле домов сгружали снопы камыша (к зиме на топку). Другая лодка по самый борт насыпана красной морковкой (к зиме с огорода). Из третьей лодки рыбак выгребал колючие, гремевшие, как железо, водяные орехи (свиньям на зиму). В четвертой лодке стоял молодой, видно, приезжий поп с модным кожаным саквояжем и журналом «Огонек» под мышкой. Его бородатый старик вез к церкви. Церковь, как белый маяк, возвышается над поселком.
— Ребята, вы бывали на колокольне?
Петька и Ваня не бывали на колокольне. Решаем добраться и глянуть, что видно сверху.
Для подъема на колокольню нужна «виза» церковного попечителя. Шла субботняя служба. Потолкавшись с минуту в душной, пахнущей потом, воском и ладаном церкви, мы нашли попечителя. Старик с синевато-пепельной бородой спросил: «Кто? Откуда?» — и открыл дверцу на узкую лестницу.
Церковь старинная, простоватая. Она ненамного моложе поселка. Первые русские поселенцы появились тут в самом начале прошлого века. Было их дворов десять. Поселились старообрядцы — люди фанатично религиозные, крепкие, работящие. Отвоевали кусок земли у Дуная. На насыпях поставили дома, сады заложили и так глубоко житейские корни пустили, так зелено расцвели ветки на родословном рыбацком древе, что теперь уже в Вилкове числится десять тысяч рыбацких душ.
...Вид с колокольни удивительно интересный: серебристые нити каналов, улицы островками, отдельные дома-островки, скопище лодок, а дальше вода, вода, камыши между ветел...
Разлитая всюду вода побывала в Германии, Австрии, Чехии, Венгрии, Югославии, Болгарии, Румынии и теперь сверкает и плещется у домов русского городка Вилково. Кое-где Дунай служит границей, но он служит и дорогой людям друг к другу. Всюду одинаково рыбаки радуются восходу солнца над Дунаем, одинаково рады, если сбываются планы, и печалятся, если рыбы становится меньше.